The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
А еще это была самая любимая Ромкина игрушка, в которой он проводил редкие свободные часы, постепенно пополняя коллекцию личных проектов, некоторые из которых компания потом реализовывала, если попадались соответствующие заказы. К слову, целый коттеджный поселок за городом вырос из этих черновиков, на которых свое собственное имя Моджеевский предпочитал не светить. Из скромности, так-то!
Архитектора по образованию и по призванию в себе задавить довольно трудно, даже когда давно уже одни цифры в голове. Ромка и не пытался.
Потому сейчас он
Но, ёптель же моптель, что это за мужик такой, который за столько времени и имея столько возможностей – ни мычит, ни телится! И так и не достучался до якобы любимой женщины. У него-то, в отличие от Романа, репутация была идеальной! Это Моджеевский – сплошной косяк по жизни. Завоевывал быстро. А если терял – то с сокрушительной силой и по собственной вине.
Пора было исправляться. Хотя бы в чем-то. Даже если ближе его не подпустят.
Словом, он долго еще сидел, перебирая свои черновики в поисках того самого. Когда-то давным-давно сделанного «для себя», но так и не воплотившегося. Сначала не до того было, потом не для кого, и, в конце концов, даже забылось. А теперь... да, наверное, теперь есть. И для кого, и зачем, и время найдется. Ромкино воображение живо рисовало ему участок у моря, и чтобы вокруг магнолии, и Женя, домашняя Женя с чашкой кофе на террасе, и рядом коляска. И чтобы однажды это случилось, ведь каких-то полгода назад все еще было возможно. Как теперь вернуть?
Моджеевский некоторое время разглядывал изображения на экране, примеряясь к тому, что в них изменить, чтобы они больше соответствовали его настоящему. И через несколько минут принялся за работу, чувствуя от этого особую удовлетворенность, какой уже очень давно не испытывал, а теперь думал: неужели все эти годы одиночества, живя, работая, выгуливая Ринго, занимаясь чем-то помимо этого, терял что-то важное в себе, все больше подгоняя собственный облик под шаблоны. И ожидая от других действий, соответствующих сложившимся стереотипам.
А потом появляется такая себе Женя. Встряхивает. Вытряхивает наружу все дерьмо. И после этого как раньше – уже нельзя. Просто не получается ничего как раньше.
Он потому ее потерял, что пытался причесать тем же гребнем, каким причесывал всех остальных. Он боялся позволить ее себе после всего, что было с ним до. Он ошибся. Думал, бумеранг, а оказалось – грабли.
Кстати о граблях. Сад. Им определенно нужен будет сад. Хотя бы небольшой. Он вполне себе вписывался в планы Романа на остаток жизни. А завтра можно спроектировать детскую. Но с этим сложно, когда не знаешь, мальчик у них или девочка.
У них – мальчик или девочка. С ума сойти.
Он сидел над макетом несколько часов, периодически отвлекаясь на еду и на то, чтобы выпить таблетки. Надеялся, что простуда отступала, впрочем, заморачиваться на нее ему было сейчас некогда. Хотелось успеть
И это Моджеевскому удалось. Когда он хотел, то многое мог. Почти все.
И в начале восьмого вечера, когда Женя уже добралась до дома, ей в личку прилетело наконец сообщение от самого неугомонного из знакомых ей олигархов. Еще и с картинками.
«Вот для этого», - обрадовал ее Роман, отчего она едва не подкатила глаза.
Сидишь за ужином, никого не трогаешь, пытаешься читать книжку. И тут – какая честь! – он вспомнил о ее существовании! Женя сперва даже смотреть не хотела, что он там писал, но все же не удержалась. И дошло до нее отнюдь не сразу...
... а уж когда дошло!
«И как это понимать, Моджеевский?» - не то. Стерла.
«Чего ты от меня хочешь? Это новая подачка?» - нет, она примерно представляла себе, что он ответит, если для чего-то поставил себе цель помириться.
«Оставь меня в покое, пожалуйста» - вроде бы, и ничего. Но рука отправить не поднялась.
И Женя вскочила с места, забегав по кухне, в несвойственном ей возбуждении. Хорошо еще, что папа не видел, запропав в мастерской – какую-то новую коллекцию готовили.
Сил оставаться в спокойствии не было. Это странно. Так странно – одновременно чувствовать и бешенство, и обиду, и тоску, и любовь. Все сразу. Все перемешано. Почему-то иначе с этим мужчиной у нее никак не получалось с самого первого дня. О, она прекрасно помнила времена, когда ее доставали его бесконечные свершения, от которых проблем было больше, чем положительного результата. Она сознавала, что когда-то всерьез опасалась каждого следующего его шага – те неизбежно приводили к хаосу в ее жизни и в жизни окружающих.
Она помнила и собственные сомнения в том, что ей действительно с ним по пути. Помнила, как далеки они были друг от друга после нелепо окончившегося отпуска в Италии и особенно – после Роминой командировки в Мюнхен. Немалую роль в этом сыграла и его бывшая жена, и ее увлечение Артом от одиночества. Ведь ей тогда и поговорить было не с кем.
Но еще Женя знала, что никогда и ни с кем не смеялась так, как смеялась с Ромкой. И никто не умел быть таким очаровательным, каким умел быть он, когда хотел. И ни в чьих объятиях не оказывалось так тепло и надежно, как в его. И никто не способен был так быстро и... правильно решать проблемы, как он. И дело тут не в его статусе, не в его деньгах. Просто... он все это мог, знал как, понимал, что для этого нужно делать. При любом раскладе. Решительности Моджеевскому было не занимать. И горячности. И способности рубить с плеча.
Он защищал тех, кого считал своими. Он мог заслонить от целого мира. Он мог быть почвой под ногами. Он и для нее ею стал.
Что же тут удивительного, что она так сокрушительно, как подкошенная, упала, когда он все это у нее отнял, расплатившись? Отнял себя в один миг. Вот такого – шумного, взрывного, постоянно движущегося, даже когда ей хочется посидеть в тишине.
Теперь ей не сиделось. Она бродила по комнатам, собирая разбросанные то там, то тут вещи и складывая их – что-то в шкаф, что-то в комод, что-то в стирку. Зачем-то протерла пыль – вечер понедельника самое время для этого, ага. Полила цветы.