The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

Минаев Сергей Сергеевич

Я заказываю еще одну чашку кофе и не могу сосредоточиться на собственных ощущениях. С одной стороны, я хочу убить время, чтобы, дождавшись конца регистрации, мухой пролететь все контроли и шмыгнуть в самолет, не дав себе шанса нажраться в баре. С другой – я намеренно растягиваю его, заходя с телефона в свою почту, проверяя комментарии на блоге и твиттере, листая список старых эсэмэс и непринятых звонков. Когда до посадки остается пятьдесят минут, я набираю ее номер, выслушиваю звучащий как плевок в лицо лузера механический голос, сообщающий, что «абонент временно…», закидываю на плечо

сумку и сваливаю из бара. На столе остается пепельница с дымящейся, только прикуренной сигаретой и тысячерублевая купюра.

Похожий на памятник самому себе таможенник не проявляет ко мне ни малейшего интереса. Встраиваюсь в хвост очереди на регистрацию, кидаю на пол сумку. Ощущаю в кармане вибрацию телефона и, кажется, начинаю дрожать всем телом в унисон ему. Выхватываю, отвечаю «да» не глядя на дисплей. Отчаянно хочется верить, что…

– Андрей, это Лобов, привет, – окончательно убивает надежду динамик.

– Привет… то есть здравствуйте.

– Слушай, давай без официоза! Ты это серьезно, с заявлением? С обращением в этом твоем…

– Блоге. Да, серьезно.

– Как-то это неправильно, – растягивает слова Лобов, – ты рубишь с плеча. Мне непонятно, зачем?

– «Трудно понять, легко догадаться».

– Мне кажется, ты погорячился.

– Возможно.

– Андрей, может, нам встретиться, поговорить по душам? Выпить?

– Зачем вам моя душа, Анатолий Иванович, вы же не пастырь!

– Я не пастырь, – натянуто смеется Лобов, – просто мне кажется, что ты в силу возраста... Впрочем, давай так. Ты сейчас отдохни. Сколько тебе нужно? Неделю? Две?

– Я не знаю, Анатолий Иванович.

– Хорошо, месяц. Ты отдохнешь, тебя отпустит. – Он выдерживает паузу. – Я, думаешь, не понимаю твоего состояния? Я вообще снимаю шляпу перед твоим поведением в конце эфира. Снимаю шляпу, Андрей.

– Спасибо.

– Тебя отпустит, а мы пока подумаем, как нам продолжать. Может, формат изменим, может, возьмем более интеллигентную тональность. Более серьезную, что ли. Все-таки, главное шоу канала. С уклоном в публицистику, так, как тебе нравится. И потом ты возвращаешься! Представляешь?

– Нет.

– Представляешь, – не слушает меня Лобов, – какое у тебя будет возвращение? Триумф! Главное событие года на телевидении!

Как же это сладко слушать. Расскажи, Лобов, расскажи мне еще про триумфальный камбэк, про главное событие. Сыграй на моем тщеславии, похвали меня, расскажи, какой я на самом деле классный. Расскажи даже то, что я сам про себя не знаю. А я буду слушать и сглатывать, говоря себе: «Опомнились! Оценили, наконец! Есть, есть еще незаменимые и в нашем деле!»

– Мы с тобой ведь еще один вопрос не закрыли. Помнишь наш разговор о зарплате пару месяцев назад? Я помню, просто тогда возможности были другие, сам понимаешь, кризис. Кстати, и на сериал вроде бы инвестор нашелся... Я тут переговорил накоротке с продюсерской компанией. В общем, заедешь, расскажу...

Да, конечно! Сериал, и зарплата, и главное шоу канала. Как же это сладко, fucking hell, получать бонусы один за другим. Не торгуясь и не меняя их на личную свободу. Как важно чувствовать себя нереально востребованным. Еще пара секунд, и Лобов

вгонит меня в привычное состояние капризного ребенка. Уговаривайте меня, хвалите, а я все равно скажу «нет», и буду потом жалеть, сжимая кулаки, пока ногти не вопьются в ладони. Жалеть, что отказался, жалеть, что не поторговался еще, а главное – жалеть, что вы не сделали этого раньше. Не заметили, не оценили, не разглядели мою тонкую натуру. Эта вечная ущербная тяга жалеть себя. Будто тебе по жизни недодали.

– Я подумаю, Анатолий Иванович, – передо мной в очереди один человек. – Я подумаю и завтра перезвоню вам.

– Отлично, – энергично заканчивает Лобов, – все, Андрей, обнимаю. Завтра жду звоночка.

– Жди, – говорю я погасшему дисплею и протягиваю паспорт для регистрации.

Пока девушка на стойке выписывает мне посадочный, я держу перед глазами мобильный, в ожидании эсэмэс, которое сообщит мне, что пока я тратил время на бессмысленный разговор с Лобовым, «вам звонил абонент». Но вот уже на стойке передо мной посадочный, вот уже я беру сумку, нарочито медленно иду между барьерами к пограничному контролю, а телефон понуро молчит.

Я не вернусь, и снова не будет весны…

Перед желтой линией я еще раз безрезультатно набираю Наташу. Пограничница медленно, будто специально, возится с паспортом какого-то иностранца, а я думаю о том, когда лучше традиционно сделать себе информационное харакири, выбросив сим-карту? Перед самолетом или уже после посадки?

– Куда летите? – обращается ко мне тетенька с недоверчивыми глазами контрразведчика.

– В Голландию.

– Цель поездки?

– Туризм.

– Что-то вы не очень в паспорте похожи. – Она смотрит на меня, потом в краснокожий документ, потом снова на меня.

Спроси меня: Где ты? Нигде, я иду в никуда.

– Давно не брился.

– Кх, – хмыкает она, проводит паспортом по магнитной полосе детектора, возносит в воздух штамп, задерживает руку на пару секунд, давая мне возможность в полной мере насладиться театральностью момента, и с размаху бахает мне печать. Я откидываю пластиковый барьер и делаю шаг в направлении «отсюда». – Андрей! – Я оборачиваюсь, но вижу лишь толстую тетку в спортивном костюме перед окном с пограничницей. Кажется, я уже начинаю галлюцинировать. – Андрей! – Я инстинктивно делаю шаг вперед и вижу через стекло будки, как от таможенного контроля отделяются двое в форме и бегут вперед, пытаясь схватить…

…Полы расстегнутого полупальто развиваются, когда она резко берет влево, чтобы обогнуть группу пассажиров с горой чемоданов, обернутый вокруг шеи платок разматывается и отлетает прочь, чуть планируя ближе к поверхности. Один из таможенников оказывается расторопнее и хватает Наташу за локоть посреди дистанции между таможней и стойкой регистрации.

Я бросаюсь назад, перескакиваю через барьер, врезаюсь в тетку в спортивном костюме:

– Вы куда? У вас уже штамп о пересечении стоит! – рычит пограничница.