The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

Минаев Сергей Сергеевич

Пять утра. Первые волны рассвета нарастают вдали, за моей спиной, чтобы через полчаса столкнуться с маревом московских огней, потушить их и начать новый день в этом городе.

Ни одной машины, ни одного человека. Даже птицы, кажется, не торопятся сегодня петь. Я бреду в свете фонарей и чувствую, как утренний холод забирается в дырки на коленях моих джинсов, лезет под рукава спортивной куртки, облипает спину. На всякий случай выставляю руку в сторону, хотя очевидно, что ни одна машина не подберет меня в это время. Прохожу мимо поселка, оцепленного

зеленым забором. Приходит шальная мысль попросить охрану вызвать такси, но раздается собачий лай, и я ускоряюсь. Начинают уставать ноги, и только перспектива замерзнуть на русской обочине заставляет меня упорно шагать вперед. Ближе к шести все эти чуваки поедут на работу, и у меня будет шанс, успокаиваю я себя.

Проходя мимо автобусной остановки, замечаю когото, сидящего на скамейке в глубине бетонной коробки. Подхожу ближе, говорю «здрасте».

– Здарова, – отзывается сиплый голос.

– Простите, а я где? – осторожно подхожу ближе.

– В манде, – свистящим хохотом отвечает человек. – В Оносино.

– А до Москвы далеко?

– Километров двадцать.

– Спасибо, – втягиваю руки в рукава куртки, перевожу дыхание. – А сигаретой не угостите?

– Во, ты даешь! – опять сипло заходится человек. – На!

При ближайшем рассмотрении бомжу оказывается лет пятьдесят или чуть больше. Рыжая борода, синие джинсы, ворох вылинявших фуфаек, одетых одна поверх другой, как капуста. Куртка с клоками вырванной кожи на локтях, на голове бейсболка с нарисованными на ней краном и трубами. Он протягивает мне сигарету, и я отмечаю множество татуировок на левом запястье. В ушах у бомжа наушники.

– Спасибо, – сажусь рядом. – Чего слушаем?

– Да вот, нашел хуету какую-то. – Бомж поворачивается ко мне, вынимает из кармана куртки айпод, что наводит меня на мысль о том, что сценаристы «Нашей Раши» не так уж далеки от истины со своими «рублевскими бомжами».

– Ух, ты! – вырывается у меня. – Клевая штука. Дашь послушать?

– На! – Бомж вынимает один наушник из уха и передает мне. – Только тихо слишком играет, наверное, батарейка садится. Не знаешь, к нему батарейки продают?

– Не-а. К нему зарядник нужен. У меня дома такой же.

– А-а-а-а, – кивает бомж.

Я подношу к уху наушник так, чтобы не соприкасаться с ним кожей:

«I kissed a girl that I like», – поет Кэти Перри.

– А ты чего в такую рань шляешься? – спрашивает бомж.

– Да так, с бабой посрался, вот иду домой пешком. – Я стараюсь говорить, используя как можно больше просторечных выражений.

– А! – Он достает сигарету и прикуривает. – А я у кентов своих загулял. Они тут в бытовках прибились к таджикам, которые дачи строят.

– И чё кенты? Рамс какой вышел? – Я сам поражаюсь обширности своего словарного запаса.

– Нажрались сивухи-то. Ща таджика какого-нибудь ножом пырнут, а потом архангелы приедут и всех заметут. С нами же не церемонятся. Вот я и слинял. Да ну их нахуй, деревенщину.

–

А ты сам из города?

– Да, – бомж задумывается, пожевывает фильтр. – Из Москвы.

– Слушай, а здесь машину вообще поймать реально?

– В такое время без мазы. Они ближе к семи на работу поползут.

– А ты как? Замерзнуть не боишься? Я, например, уже дрожу.

– Ща сколько время?

– Половина шестого.

– Вот, – бомж поднимает грязный палец вверх. – Ща Васька скоро поедет, на мусоровозе. Он завсегда меня подбирает.

– А меня возьмет? – с надеждой вопрошаю я.

– А бутылку купишь?

– Две! – Я растопыриваю пальцы.

– Идет! – Бомж нахмуривается. – А чё у бабы-то не остался? Такой жесткач, что убежал? Совсем достала?

– Совсем. – Я втягиваю руки в рукава. – Дура она!

– Приходя к женщине, бери с собой кнут! – изрекает бомж.

– Что?! – Я в ужасе оборачиваюсь на него.

– Это Ницше сказал.

– Кто сказал?!

– Ницше. Философ был такой немецкий.

– Ну, ты меня, дядя, убил! – искренне удивляюсь я. – Бери с собой кнут! – Я передергиваю плечами. – Где ты с Ницше-то познакомился?

– Какой познакомился?! – Бомж стучит себя кулаком по бейсболке. – Голова! Он умер уж сто лет назад. Я его в библиотеке тюремной читал. Давно еще.

– Нифига себе, какой ты начитанный!

– Изнутри мы не то, чем кажемся снаружи.

– Это что, то же он?

– Хуй знает! – Бомж выкидывает окурок. – Не помню.

На дороге показываются фары.

– Кажись, Васян. – Бомж встает, выходит на дорогу, поднимает руки вверх и начинает сигнализировать машине. Останавливается мусоровоз.

– Философ, опять ты? – слышится из кабины.

– Я, Васян!

– Ну, забирайся, что ли?

– Дык я с корешем!

– С каким?

– Он нам две бутылки обещал, если ты его до Москвы подкинешь.

– Кто? – из кабины высовывается голова в черной вязаной шапке.

– Это я, – встаю и подхожу к машине, – довезете?

– А чё не довезти? – крякает водила. – Залазьте. Но только до МКАДа, я потом в область опять ухожу.

– Не вопрос!

Мы забираемся в тесную кабину мусорки, и эти чуваки начинают немедленно обсуждать, как менты прихватили на прошлой неделе дружков бомжа, которые воровали со склада цветной металл, перекидывая его через забор, между столбами с современной электронной системой охраны.

– Волки, накрыли всех разом!

– А ты убег?

– Я приболел, Вась, дома остался.

– Считай пронесло.

– А кенты говорили все ровно будет.

– Вот и верь после этого людям!

По радио идут новости, потом начинается реклама, а я, разомлев, роняю голову на грудь. Играет старая песня Стинга «If I ever loose my faith in you». Отключаюсь. Кажется, мне снятся новости и видеоклипы. Иногда – реклама.

– Приехали, дядя! – просыпаюсь от того, что кто-то бьет меня по плечу. – Развилка! Дальше сам.