Тиберий
Шрифт:
"Значит, Гемелл — отродье Сеяна", — сделал вывод Тиберий и с тяжким вздохом объявил Гаю, что собирается назначить его первым наследником.
Позднее Эвод впустил Гемелла. Как оказалось, ему задержали завтрак. Принцепс принялся уговаривать двоюродных братьев жить в дружбе. "В единстве ваша сила, — убеждал он их, — когда правитель одинок, у знатных людей или негодяев возникает соблазн совершить переворот, но, если он окружен дееспособными родственниками, врагу к нему не подступиться".
Молодые люди скучно изображали внимание к проповедям безумного старика и предвкушали, как они буду лапать девиц Цезония, которых к ним тайком от принцепса приводил Макрон. Внезапно Тиберий поймал блудливый взгляд
— А ведь ты убьешь его! — он указал на Гемелла.
Мгновение спустя старец добавил:
— А тебя — другой!
И все-таки он отказал наследство в равной доле обоим внукам, но это не помешало Калигуле единолично захватить власть.
Тиберий знал наперед, что будет после его смерти, однако не чувствовал в себе силы повлиять на будущее. Большей частью он уже принадлежал другому миру. Тем не менее, он всячески цеплялся за жизнь, видя в этом свою последнюю доблесть.
Окружающие ждали, когда опостылевший всем старик испустит дух. Всякий раз они оценивающе присматривались к нему, выискивая признаки угасания, выслеживая и вынюхивая его смерть. С присущей ему чуткостью Тиберий улавливал эти немые, психические покушения на его жизнь.
"Здесь собраны те, кого я приблизил к себе и вознес в заоблачную высь, но даже они ненавидят меня, — думал он. — Почему так вышло? Всю жизнь я старался служить Отечеству, ограничивал себя во всем, сдерживал свои чувства, обуздывал гнев, не давал воли пристрастиям. И меня постиг столь удручающий итог. Единственным существом, не злоумышлявшим против меня, оказалась ядовитая змея, и та стала жертвой агрессивной животной черни. Лишь напоследок я отдался своим скрытым желаниям, и они вырвались наружу, как гной из запущенной раны, но это уже ни на что не могло повлиять".
Накануне семьдесят седьмого дня рождения Тиберий увидел во сне статую Аполлона, привезенную им из Сиракуз, чтобы украсить ею новый храм Августа. Статуя отличалась большими размерами и удивительно искусным исполнением. Еще Цицерон, будучи квестором на Сицилии, восхищался этим шедевром греческого мастерства. И вот теперь гигантский "Аполлон" вторгся в неспокойный сон истерзанного неудачами старика и, разверзнув каменные уста, заявил, что уже не ему суждено освятить храм. "И боги против меня!" — простонал Тиберий, просыпаясь. Даже человек, менее суеверный, чем он, понял бы, что настал последний год его скорбного блуждания по жизни.
"Нужно продержаться совсем немного, — шептал Тиберий, — и мертвый при жизни, я оживу в доброй памяти потомков. Надеюсь, они будут судить о правителе по состоянию государства, а не по испорченным девкам в его спальне. Только бы они не узнали о том, что происходило на этом острове. Только бы они не узнали меня так, как я сам себя знаю!"
Горизонт небытия надвигался на него, сжимая его мир в стремлении к точке, где кончается и пространство, и время. Тиберий поспешно принялся за написание мемуаров. Он давно задумал развернутый исторический труд о тех событиях, свидетелем и участником которых он был. Но теперь у него хватило сил только на сжатый отчет о своих действиях. О Сеяне принцепс написал, что казнил его, когда узнал, как он строил козни против семьи Германика. В этом объяснении читатели усмотрели лицемерие, но он этого уже не узнал.
Стараясь ввести в заблуждение своих могильщиков, Тиберий много путешествовал по Кампанской области и даже в окрестностях Рима. При всякой возможности он демонстрировал окружающим крепость тела и духа. Принцепс пировал за полночь, водил к себе женщин, участвовал в состязаниях с применением оружия. На притворную заботу о его здоровье со стороны приближенных он с
Но по ночам Тиберий от переутомления даже не мог сразу уснуть. Он поддерживал физические силы за счет психического напряжения и расплачивался за это изнуряющей бессонницей. Его душа нещадно расходовала себя на нужды тела. Однако он так истязал себя не только для того, чтобы восторжествовать над ненавидевшими его согражданами. В его окружении было немало иностранцев, как послов, так и просто гостей, приглашенных знатными римлянами. Все они недобрым взглядом следили за угасанием принцепса. Весь мир затаил дыхание в ожидании смены власти в великой державе, чтобы воспользоваться ее ослаблением в переходный период. Поэтому бравада Тиберия преследовала не столько личные цели, сколько политические.
И все же развязка близилась. Он привык к предательствам приближенных, но, как быть, когда изменяет собственное тело? В ходе очередного вояжа силы оставили Тиберия. Это произошло у Астуры, совсем недалеко от Рима. Возникла мысль умереть на родине. Однако в окружении принцепса поднялась такая суета, что он решил выжить. Заставив себя выздороветь, он упрямо повернул к своему острову. "Старик не хочет спокойной смерти", — шептались за его спиной.
В Цирцеях Тиберий, желая унять злые языки, посетил войсковые учения и игры. Он сам метнул несколько дротиков в выпущенного на арену кабана, но, разгорячившись при этом, получил простуду. Общее состояние резко ухудшилось. Не подавая виду, он продолжил путь на юг и достиг Мизенского мыса. Теперь уже было совсем близко до Капрей, его любимого и ненавистного острова, давшего ему свободу и ставшего его тюрьмой, крепости, в которой он прятался от общества, но не укрылся от его пороков, исподволь проникших к нему в душу, где обрел покой, но потерял себя.
Здесь Тиберий совсем выдохся, однако пошел на вечерний пир на вилле, некогда принадлежавшей Луцию Лукуллу, ни в чем не отклоняясь от заведенного порядка. Так некоторые стадные или стайные животные скрывают болезнь, чтобы не быть растерзанными сородичами.
Завершив это тяжкое веселье, принцепс встал с ложа, чтобы попрощаться с сотрапезниками. Тут к нему подлетел врач Харикл и жестом вежливости притронулся к его руке. В этот момент Тиберия вновь подвела интуиция. Всю жизнь он страдал от излишней проницательности. Вот и теперь ему удалось заметить, что добрый Харикл проявил повышенную расторопность не просто из сожаления о предстоящем расставании до утра, а за тем, чтобы пощупать пульс и возвестить миру долгожданную весть. Будь Тиберий толстокожим, как большинство его современников, он преспокойно отправился бы на отдых и на следующий день мог бы любоваться морем со своей любимой скалы на острове, но, раскрыв замысел врага, упорный старик заявил, что еще не вполне утолил голод. Пир возобновился, поедая его последние силы. В той ситуации было именно так: излишняя пища душила больной организм, вино выпивало из него жизненные соки.
Произнося тост за тостом, Тиберий мысленно проклинал себя за то, что, изменив своим принципам, ввел в свое окружение врача. Всегда он презирал этих нахлебников человеческих страданий, но в последние годы, мучительно борясь со старостью, пригласил Харикла, правда, не в качестве лекаря, а только как советника. И вот теперь выяснилось, что этот советник является вражеским лазутчиком. "Есть ли на земном круге остров, снежная гора или мертвая пустыня, где можно было бы укрыться от предательства!" — терзался в душе Тиберий, поднимая очередной кубок и улыбаясь Калигуле.