Тибетский лабиринт

Жемер Крыжановский

Бабка, между тем, продолжала разглагольствовать:

–  Думала, при смерти человек, в бреду мечется. Иду-поспешаю, мази-отвары несу, вдруг, чу-у, из окна мужеский хохот: га-га-га, а следом девчоночий: хи-хи-хи. Правильно люди говорят: любовь - лучшее средство от всяческой хвори. Поинтересуюсь, что тебя так рассмешило, ракло, чай, с переломанными рученьками-ноженьками не шибко на смех разбирать должно?

Герман поглядел на Еву - та успокаивающе улыбнулась, мол, старухе вполне можно доверять.

–  Спасибо вам, матушка, - сказал профессор благодарно.
–

За лечение спасибо и за участие, но в особенности - за то, что дышу! А смеялись мы над тем как немцы, русские и англичане пытаются водить друг друга за нос, а в результате сами оказываются в дураках.

–  Смотри, какой вежливый выискался, - крякнула бабка.
– Только учти, за то, что дышать заставила, благодарить не надо - долг на тебе! А кто пока в дураках сидит - это бабушка надвое сказала. Знаешь сказ про смех без причины? Раз по дурости навредил, придется уж расстараться и исправить содеянное. Ты - человек ученый, профессор, небось, слышал про закон кармы? То-то же! Кто просил Узелок развязывать?

–  Какой такой узелок, матушка?
– подивился Герман.

–  Правильный такой Узелок, дило! Его иначе еще лабиринтом называют, - старуха стукнула об пол клюкой.
– А я, старая, тоже хороша: привыкла к мысли, что узелок испокон веку развязать никому не удавалось - мечами рубили, это да, а головой - ни в жисть, вот и поплатилась, переиграл меня проклятый Антихрист и Крокодил!

–  Матушка, вы говорите загадками, я не совсем понимаю…

–  Беда в том, что Крокодил в тебе не ошибся, а я так всякий раз ошибаюсь, - вместо ответа зло буркнула старуха.
– Вот и нынче - думала, вежливый, а ты пожилому человеку даже присесть не предложил, или не заметил какие у меня ноги больные?

Герман спохватился, дернулся на лежанке, но изломанное тело так взорвалась болью, что вместо извинений из уст вырвался лишь глухой стон.

–  То-то же, - злорадно ощерилась Шурпанакха.
– Думал, раз у самого нигде не болит, значится, и о других думать не след? Одним словом - дило, дурак, хоть и профессор!

–  Герман, еще раз шевельнешься, и я тебя привяжу к лежанке, - пообещала Ева.

А вредная старуха, поддерживаемая под локоть безмолвным господином Каранихи, медленно и с усилием дотащилась до лавки, кряхтя, опустилась на нее, расправила темные свои одежды, длинным, отвратительным языком облизала губы и давай бубнить под нос:

–  Только такой неприкаянный и мог Узелок распутать: между миров он застрял, между жизнью и смертью побывал, между добром и злом потерялся, между богом и чертом толком не выбрал! Ни то, ни се, Дурак, одним словом или Джокер, по-современному! Порядочный игрок на такую фигуру ставку делать не станет, нипочем не станет, порядочному игроку сия фигура - лишь помеха. Ну, да ладно, вражьей силе сослужил службу - значится, и мне послужит исправно.

Герман жадно слушал, но, сколько ни пытался, смысл бабкиных слов уразуметь так и не смог. А старая карга, видимо, убедив саму себя в чем-то одной ей ведомом, удовлетворенно высморкалась

в неожиданно чистый платок и объявила:

–  Вот теперь можешь спрашивать. Все скажу - ничего не утаю, да наставлю как надо. Видит бог, тяжелое дело предстоит - Черепаху назад воротить, это тебе не в картишки перекинуться на десяток щелбанов. Спрашивай, не стесняйся!

Возможно, стоило начать расспросы с того, о чем говорила перед приходом Шурпанакхи Ева, тем более, что под Антихристом старуха, конечно, понимала не кого иного, как Гильшера. Но Герман ведь был профессором и доктором наук, следовательно, обладал правильной методологией извлечения знаний из окружающего мира. А потому начал с простого:

–  Позвольте поинтересоваться - кто вы, матушка, как вас звать-величать и откуда русский язык знаете? Согласитесь, не самый распространенный в данной местности язык…

–  Когда-то давно звали меня Еленой, - ответствовала старуха.
– Правда, уж позабыла, когда слышала это имя. Еленочка, так он меня называл! Да, Еленочка! А нынче прозываюсь Шурпанакхой. Только в матушки я тебе совсем не гожусь, ракло, не тот возраст, а ведь в прежние времена слыла писаной красавицей, не хуже твоей Евы. Он из-за меня совсем голову потерял, в самое пекло полез Антихриста воевать…

–  Кто - он, ма…э-э-э, госпожа Елена?

–  Предок твой, - вздохнула старуха.
– Максимушка. Любил меня крепко, да я предпочла не счастье человеческое, а высшее знание…

–  Бабушка Елена, позвольте мне вас так называть - сколько же вам лет?
– изумился Герман.
– Ведь Максим Крыжановский - современник Кутузова и Наполеона.

–  Бабушка, говоришь?
– хихикнула старуха.
– А что, вполне могла бы быть бабушкой твоей бабушке, так что называй смело, от меня не убудет. А век мой долгий, как полтораста лет стукнуло, так перестала считать. Оно ни к чему уже - годы считать. Все одно не помру, пока партия не сыграна или пока преемник не явится.

Германа бросило в пот, кровь забурлила в жилах, откуда-то нахлынуло воспоминание: закрыв собой женщину, он стоит с саблей в руке, против него - сама Смерть. А женщина - эта самая цыганка Елена, только молодая и невероятно красивая! Стоп, ведь то не его, Германа, воспоминание… Хотя, вне всяких сомнений, событие подлинное, имевшее место в действительности, в далекой действительности… Дежа вю! Своя-чужая память, как у Вилигута!

Елена, пристально понаблюдав за Крыжановским, повернулась к Еве и сказала по-немецки:

–  Смотри, не повторяй чужих ошибок. Если на одной чаше весов будет лежать Любовь, а на другой чаше - весь мир, выбери Любовь, не ошибешься.

–  Не ошибусь!
– твердо пообещала Ева.

Престарелая красавица, погрозив ей пальцем, сварливо произнесла:

–  Но помни наш уговор, девочка, твоим он станет только когда Черепаху вернет, а до тех пор он - мой!

Герман терпеливо дождался, когда старуха снова обратит на него внимание, и напомнил о той части вопроса, что пока осталась без ответа: