Тибетский лабиринт

Жемер Крыжановский

–  Саиб, умаляю вас и мем-саиб пристегнуться. И там где-то есть баллон с кислородом, на случай, если станет трудно дышать.

–  Мы еще не взлетели, о многословнейший из летчиков, - с усмешкой напомнила Ева.

Каранихи не ответил. Гул двигателя стал менять тональность, маломощное пыхтенье вначале превратилось в громогласный рев, а затем в пронзительный свист. Герман с Евой переглянулись - звуки обоим показались странными, хотя - кто их знает, эти старые самолеты…

«Ньюпор» вздрогнул, но вместо того, чтобы начать катиться по земле, чинно

набирая скорость, как это приличествует летательным аппаратам столь почтенного возраста, выкинул невообразимую штуку: взял, да и подобно резвому кузнечику, прыгнул в небо.

Пассажиров придавило так, словно на грудь каждому возложили по мешку с песком, кожа на лицах натянулась - вот-вот лопнет. Но главное - не стало воздуха для дыхания. Страшно хрипя и пуча глаза, Герман зашарил в ногах и вскоре нащупал тяжелый металлический цилиндр, снабженный резиновой трубкой и вентилем. Вентиль поддался нелегко, но все же поддался, и живительный газ хлынул в легкие Евы, а затем и в его, Германа, легкие.

В следующий момент «Ньюпор» накренился и камнем рухнул вниз. К счастью падение длилось недолго и закончилось тем, что истребитель принял горизонтальное положение и спокойно заскользил в воздушных потоках.

–  Прошу прощения у моих драгоценных пассажиров, если доставил некоторое неудобство, - сказал Каранихи.
– Но чувство полета так прекрасно, что я иногда немного увлекаюсь.

В ответ прекраснейшая, по выражению Каранихи, мем-саиб разразилась площадной бранью.

Видимо, подобная реакция дамы сильно удивила вежливого пилота, ибо он на время замолчал.

Высунув голову за борт, Герман обомлел: земля уносилась назад с немыслимой скоростью. Величественные гималайские пики мчались, словно удирающие от неприятеля солдаты разбитой армии древних гигантов-Даитья, побежденных богами.

Германа разобрал хохот. «Ну и шельмы, эти Носители, ну и мастаки! У них буквально все построено на обмане. Замаскировать чудеснейшую машину под этакую рухлядь - сколько же усилий на то потребовалось! Не удивлюсь, если и старушка Елена, подобно легендарной дакине, стукнется о земь и обернется юной красавицей, по которой некогда сходил с ума мой предок. А я ведь правильно назвал этот самолет допотопным, он таковой и есть, потому что это ни что иное, как легендарная вимана - неоднократно описанный в древних трактатах летательный аппарат цивилизации, существовавшей до потопа, только замаскированный».

Герман с уважением дотронулся до обшивки фюзеляжа. «Вроде, фанера, а вроде и нет. Прав был прохвост Шеффер, в Тибете все представляется не тем, чем является на самом деле».

Течение мыслей Крыжановского прервал громкий и торжествующий голос господина Каранихи, декламирующего по-английски:

На перевале снег, не зная меры,

Заполнил все собою. В вышине

Коснулись неба белые сугробы,

Внизу трава, деревья и кусты.

Под снежной тяготой к земле пригнулись.

Оделись в белое вершины черных гор,

И волны озера замерзли голубые,

Потоки чистые покрылись коркой льда.

Снег

уравнял между собой низины и холмы.

–  Что вижу, о том пою!
– возмутилась Ева.
– Похоже, этот выродок Каранихи надышался чистого кислорода, отчего опьянел и теперь бесчинствует. Ну, ничего, придет время, я до него доберусь. За все сполна ответит, начиная с «прекраснейшей коровы».

Герман вспомнил, что именно так индус назвал Еву при первой встрече в Калькутте и захохотал пуще прежнего. Глядя на него, Ева тоже рассмеялась. А полет, между тем, продолжался, но, как бы стремителен он ни был, догнать катящееся по небу солнце не удалось. Стемнело, летательный аппарат Носителей оказался один на один с ночью.

–  Помнишь, мы гадали, куда нас довезет это чудо, если его не собьют из винтовки английские солдаты?
– спросил Герман.

–  Не ври, это ты гадал, я вообще отказывалась верить, что на этой этажерке можно взлететье - деланно возмутилась Ева.
– А наша замечательная старушка тоже хороша: когда я с ней говорила на эту тему, только смиренно улыбалась и молчала.

Каранихи, слышавший через наушники разговор влюбленных, посчитал возможным вмешаться.

–  Прошу моих драгоценнейших пассажиров обратить внимание на скопление огней по левому борту. Это - Вена, столица вальса. Скоро наше путешествие завершится, мне приказано доставить вас в Альпы.

Скорость заметно уменьшилась, аэроплан клюнул носом и пошел на снижение.

–  Спасибо что сказал! Теперь под нами, похоже, Линц, а вон там, дальше, Зальцбург, - объявила Ева.
– Точно Зальцбург, посреди города течет река и горы вполне узнаваемые.

Самолет отвернул от города и направился туда, где виднелись три огонька, расположенные треугольником. Садился Каранихи плавно - не так, как взлетал - видимо, более не испытывал потребности проучить заносчивых европейцев.

«Это же горят костры, - определил Герман природу огоньков.
– Похоже, нас встречают».

Их действительно встречали - когда самолет коснулся земли и, пробежав, остановился, из темноты вышли четверо. Все угрюмые бородачи в крестьянской одежде - один постарше, трое помоложе - видимо, отец с сыновьями. Стоило путешественникам покинуть аэроплан, как четверка крестьян обхватила его с разных сторон и покатила к стоящему неподалеку большому сараю, в которых обычно на зиму запасают корм для скота.

–  Что за дурные манеры?
– нахмурилась Ева.
– Хоть бы поздоровались, чурбаны невоспитанные.

–  Это из-за меня, - потупился Каранихи.
– Пусть саибы простят своего никчемного провожатого за то, что его дурная карма переходит и на них.

–  А более понятно можно?
– потребовала Ева, которая уже отчаялась справиться с раздражением, которое у нее вызывали частые и возмутительные выходки Каранихи.

–  Я - Носитель, уронивший ношу, - трагично молвил переводчик.
– И заслужил подобное отношение братьев, ибо проиграл. Черепаху похитили, а я не сумел этому помешать. Но остался в живых.