Тибетское Евангелие

Крюкова Елена Николаевна

Восемь Ужасных выходили из дверей монастыря поодиночке и вливались в жуткую подземную пляску скелетов.

Золотые ребра, черная ткань, белая кость черепов.

В прыжках сгибаются суставы. Звенят друг о друга мертвые позвонки.

Танцуй со смертью! Пей с ней. Гуляй с ней. Обнимай ее. Люби ее. Все равно она всех возьмет, и все будут возлюбленные ее.

Яркие шелковые плащи Ужасных — Эрлик-хана, Охин-Тенгри, Цаган-Махакалы, Дурбэн-Нигурту, Чамсарана, Нам— сарая — взвивались в воздух, били танцующих по коленям и животам.

Царь-маска, Махакала, стоял в круге

пляшущих.

Синие клыки торчат изо рта до подбородка. Глаза как два облупленных крутых яйца. Вылезают из орбит. Вращаются дико. Клянусь, с зубов Махакалы капала слюна.

Исса, не пляши с ними. Исса, это звери! Не люди! Звери!

Исса услышал сердцем мой крик. Поднял голову. Я увидел его светлые, широко расставленные над смуглыми скулами глаза без дна.

Глазами сказал мне: «Звери чище и лучше. Здесь боги жесточе зверей. Зверю я сыграю на дудке и спою, и он станет человеком».

Держал в руках маску последнего Ужасного, Памбы.

Я видел, как в залитый светом двор, выложенный белыми булыжниками, выходили иные танцоры. Облаченные в маски зверей. О да, вот оно, зверье царство. Где тут человек? Нет места для человека. Только звери и боги! Больше никто!

Мотая головами, вышли люди-лошади. Гривы путались, ветер приклеивал их к зубам Ужасных. Монахи, изображаю щие лошадей, приседали, расставив колени. Рослый монах в маске волка вышел с кнутом, поднял его, взмахнул им, кнут опустился на спины несчастных лошадей, они заржали, забили копытами, попадали на камни.

Выше поднималось над праздником жестокое, равнодушное солнце. Выбежали люди, наряженные в козьи и овечьи шкуры. Они бегали, блеяли, топали, терлись шерстяными белыми, черными боками о локти и колени Ужасных, молили сохранить им жизнь. Человек-волк шагнул, выхватил из-за пояса нож-пурбу, и на камни полилась козья, баранья, овечья кровь.

Овечья? Человечья?! Никто не знал. И я не знал, молясь под небесами.

Прислужники в черных одеждах утащили недвижные конские ли, людские тела. Кровью залиты булыжники. А может, это вино? Или сок целебной ягоды годжи, тибетского барбариса?

Ложь, обман. Представление, лицедейство. Человечий театр, зверий обычай. Зачем мой Господь внимательно, улыбаясь, так спокойно и светло глядит на это?

Гремела музыка. Гудели ракдуны и ганлины. Звон и стон стоял в золотом воздухе. Монахи, что сидели на крыше и стояли вдоль стен внутреннего монастырского двора, дули в дунчены, били в бубны, трещали трещотками, ударяли кулаками в огромные круглые барабаны, обтянутые черной кожей.

Я заметил: иные дудки сработаны из длинных костей. Пригляделся. Берцовые кости человека. И человек сделал из мертвой кости дуду, и дул в нее, и выдувал отчаянную, храбрую, живую музыку.

За лошадьми, которых зарезали пурбой, выбежали черные яки. У яков человечьи ноги. Четыре, шесть, восемь ног. Под черными ячьими шкурами — люди. Вы плохо притворились зверями. Я вижу: вы танцуете и поете, вопите и кричите по-дикому, по-лесному, но вы люди все равно, и вам не потягаться с миром природы, откуда вы родом, но забыли выход из ее лона.

Люди,

вы забыли роды свои! Зато вы хорошо запомните смерть свою, когда будете умирать.

За черными яками вышел огромный белый як. А может, это белый бык! Башка — перевернутая пирамида, рога — великанские трубы, из них монахи на крыше монастыря по утрам выдувают крики о помощи равнодушным небесам. Бык горой встал посреди двора. Огромен; выше всех. Человек, одетый белым быком, стоял на ходулях.

Навстречу белому быку медленно, грозно, покачиваясь на нетвердых сухих ногах, вышел черный бык. «Чойджал, Чойджал», — вздымались, вспыхивали вокруг голоса, крики, шепоты. Черный Чойджал подошел к Белому Быку, и они глядели друг другу в глаза, пытаясь побороть друг друга взглядами.

Дикая музыка усилилась. Сейчас начнется сражение. Один бык должен победить другого. Кто одержит верх? Черный? Белый?

Исса улыбнулся, зубы блеснули на солнце.

Глаза сказали: «Победы нет. Пораженья нет».

Умалишенно загремели бубны. Монахи изо всех сил дули в трубы из человечьих костей, их щеки раздувались, вот-вот лопнут. Люди, одетые скелетами, закрутились, закувыркались, ходили колесом. Быки сцепились громадными рогами.

Их тяжелые башки гнулись к земле. Восемь Ужасных плясали хороводом вокруг быков. Ужасные, глядите! Белый победил! Монахи запели:

Вот два быка, два быка, Явились с гор, издалека, Тихо, грозно сближаются; Вот два быка, два быка, Сила их велика, До победы сражаются!

Я слышал хриплое дыханье людей, доносившееся из-под кожаных масок быков.

Вот два быка, два царя, Встают, как заря, Господин и господин! Вот два быка, два царя, Бьются, отвагой горя, А победит — один!

Белый Бык встал копытом на грудь Чойджала. Резанул по ушам яростный вопль дудок.

Черный напряг мышцы. Напряг волю. Мысль направил стрелой.

Белый упал на камни, в солнечную пыль.

Чойджал, с золотым кольцом в носу, захотел подняться. Ему помогли встать на ходули.

Монах, одетый Чойджалом, торжествующе вскинул руки. В его кулаке появился кусок красной, кровавой ткани, развевался по ветру, забился раненой красной рыбой. Поверженный Белый Бык лежал, не шевелясь. Посеребренные рога утыкались в булыжник. Золотые рога Чойджала нестерпимо сверкали.

Чамсаран подскочил к Чойджалу, рука схватила руку.

Танец Ужасного Чамсарана и Черного Быка затмил все танцы, когда-либо виденные мною из поднебесья на земле.

Вихрились и крутились. Падали и вскакивали. Кувыркались и застывали. Любили и ненавидели. Безмолвно, в пляске сказали всё, о чем люди во все века молчат и плачут.