Тибетское пророчество

Брент Мэйдлин

Другой раз, рассуждая на ту же тему – о разнице между Ло-бас и нами, он сказал:

– Дело не только в том, что они не понимают, что нужно быть чистыми и опрятными, Джейни. Они еще и необразованные. Кроме монахов, никто не умеет читать и писать. А ты умеешь, я научил тебя всему, что сам умею, так что ты не должна быть такой, как эти язычники.

Уроки у меня были каждый день, насколько я себя помню, и я три раза прочла книгу, которая называется Святая Библия. У нас было всего две книги, вторая называлась "Истории про Джессику". В ней были картинки и рассказывалось про девочку, которая носила длинное платье и иногда ездила

на велосипеде – удивительной машине с двумя колесами. Джессика все время делала что-нибудь интересное – ходила в школу или ездила в место, которое называлось «побережьем». А еще она все время помогала людям. Больше всего мне нравилась картинка, на которой Джессика махала флагом, чтобы остановить большую машину, ехавшую по рельсам, потому что у одного джентльмена нога застряла между шпал. Я часто мечтала, что когда стану взрослой, то буду похожа на Джессику и буду спасать людей от того, что их раздавят большие машины.

Сембур говорил, что книг – сотни, и во всех них – разные истории. Поверить в такое было трудно, однако наверняка это было правдой, потому что Сембур никогда мне не лгал. В другой книге, Святой Библии, рассказывались разные странные вещи, и я не понимала многих слов, но могла прочесть их вслух, а Сембура это вполне устраивало.

Однажды я заявила:

– В Галдонгском монастыре целая куча свитков, Сембур. Они тоже вроде книг. Про них мне рассказал Гхенлинг, он сам их видел. Я бы не прочь почитать что-нибудь еще кроме моих книг.

Сембур рассмеялся своим сухим горловым смехом, напоминавшим лай:

– Ты не можешь прочитать их, Джейни. Они написаны на иностранном языке, не "ханглийском".

– Тогда почему мы можем читать и писать только по-"ханглийски"?

Он жестко посмотрел на меня, как часто смотрел на Ло-бас.

– Господи, помилуй, Джейни, да потому, что мы «хангличане», вот почему! И тебе следует этим гордиться, моя девочка!

– Не знаю, Сембур. Иногда я об этом жалею. Ну, когда, например, другие дети не хотят со мной водиться или делают гадости потому, что я другая. Иногда взрослые тоже так себя ведут.

Сембур вздохнул.

– Знаю, милая, знаю, – ласково проговорил он. – Чаще всего они ничего против нас не имеют, но порой мне не хочется поворачиваться к ним спиной – как бы туда не воткнули нож. И все-таки ты должна быть к ним снисходительной. Это всего лишь невежество. Им всюду мерещатся знамения. Стоит только яку упасть в расселину, и они тут же обнаружат с полдюжины знамений, из которых выходит, что это случилось потому, что в деревне живут два иностранца. – Он пожал плечами. – И все-таки… Когда они начинают чудить, нам просто надо убраться на пару дней, и они обо всем забудут.

Сембур сказал правду. Мне никогда не было по-настоящему страшно в Намкхаре. Я играла с другими детьми, работала с ними в полях вокруг деревни или в сараях, где женщины пряли козью или ячью шерсть и дубили кожи. Если бы не Сембур, я вполне могла бы сойти за одну из них, потому что хотя моя кожа и была светлой, но глаза и волосы такие же черные, как у любого жителя Смон Тьанга.

Но хотя Ло-бас и уважали Сембура, он никогда не смог бы стать одним из них, потому что не мог и ни за что не хотел отказаться от своих «ханглийских» привычек.

Когда я размышляла об этом, я понимала, что он остался точь-в-точь таким, каким был всегда, принадлежа тому другому миру, запечатлевшемуся где-то на задворках моей памяти, миру, который

для меня был подобен полузабытому сну. Я ничего не знала определенно, но всегда предполагала, что мои родители умерли в том другом мире. Я не помнила их и вообще мало думала о прошлом, пока мне не исполнилось девять лет, когда мною на какое-то время овладело любопытство и я начала уговаривать Сембура рассказать мне об отце и матери, о том, где мы жили и что с ними случилось. Как правило, Сембуру удавалось уйти от моих расспросов или как-то отвлечь меня, но однажды, когда я все-таки приперла его к стенке, он нахмурился, провел рукой по своим коротким, колючим волосам и принялся крутить кончик своего правого уса, как делал всегда, когда был чем-то обеспокоен.

– Ну, Джейни, не знаю даже. Ты еще слишком мала, чтобы понять.

– Даже если я не пойму, ты все равно можешь объяснить, что случилось.

– А почему ты думаешь, что я – не твой папа? Ведь так считают все Ло-бас.

– Не знаю… мне просто так кажется, вот и все.

– Почему? Я для этого недостаточно хорош, а?

– Не говори глупости. Ты правда мой папа, да?

– Однажды я тебе про все расскажу. Когда будет можно.

– Что это значит?

– Это значит, что если я не буду соблюдать осторожность, ты окажешься в опасности.

– У-у-у! Как Джессика, когда она останавливала поезд?

Сембур скорчил гримасу.

– Все, хватит об этом.

– Ладно, а моя мама? Она умерла?

Он кивнул, и я заметила, что ему трудно говорить.

– Да. Я все расскажу, милая, когда ты будешь немного постарше. Обещаю.

– На сколько постарше?

– Не приставайте, юная леди. У меня и так хватает проблем с вашим воспитанием. Нелегко это для человека, у которого нет опыта по части маленьких девочек.

Какое-то время меня продолжало мучить любопытство, но вскоре оно прошло, возможно, потому что Сембур первый раз взял меня с собой в торговую экспедицию в землю Бод, которую он называл Тибетом, и это приключение заставило меня забыть обо всем остальном, в том числе и о моем прошлом. Но иногда, полупробудившись от сна, в котором видела большие комнаты, шелковые занавеси, и меня обнимали мягкие руки, я вспоминала об обещании Сембура и принималась с нетерпением ждать времени, когда узнаю все, что от меня скрывают.

* * *

К тому моменту, когда мы спустились с вершины перевала до высоты десять тысяч футов, Сембур выглядел лучше. Дышать ему стало легче, с губ исчезла пугающая синева. Он взял у меня винтовку, повесил себе на плечо и повернулся в седле, чтобы окинуть взглядом тянущийся за нами караван из яков и пони. Стены ущелья были достаточно высоки, чтобы защитить нас от пронизывающих горных ветров, которые превращали последний торговый караван перед наступлением зимы в столь суровое испытание и для людей, и для животных.

Сзади подал голос Гхенлинг, и Сембур недовольно пробормотал:

– Что он говорит, Джейни?

– Просто глупо шутит. Спрашивает, сколько кхамба я собираюсь пристрелить из этого ружья.

– Ружья? – Сембур закатил глаза и презрительно фыркнул. – Скажи ему, что "Ли Метфорд 303" – не ружье, а винтовка.

– У них нет для этого специального слова, Сембур. Все, что выпускает пули, они называют "ружьем".

– По-моему, ты всегда говорила, что у них для всего есть три особых слова: одно высокое, одно низкое и одно, которое используют, когда пишут.