Тибетское пророчество
Шрифт:
Голова у меня шла кругом, я мало что усвоила из рассказа сэра Чарлза. Сняв медальон, я держала его на ладони.
– Но ведь наверняка Мистер, то есть ваш сын должен был приезжать в Англию, чтобы повидаться с вами?
– Время от времени Адам писал матери, – угрюмо ответил сэр Чарлз. Внезапно на его лице проступила усталость. – Но даже если он и приезжал в Англию, то с нами не встречался. Разумеется, до тех пор, пока он был в армии, у меня была возможность не упускать его из вида.
Леди Гэскуин положила свою руку на руку мужа.
– Чарлз, – ласково сказала она, – окажи мне
Он грустно кивнул и поднялся. Когда я открывала ему дверь, он задержался и посмотрел на меня с печалью.
– Вы будете плохо думать обо мне, моя дорогая, – вздохнул он, – и совершенно справедливо. В свое оправдание я могу сказать лишь одну вещь: моя дурацкая, несгибаемая гордость сравнится только с гордостью моего сына.
Когда я вернулась, леди Гэскуин похлопала рядом с собой по кушетке.
– Сядьте, пожалуйста, со мной, Джейни. Подойдя, я вложила медальон в ее руку.
– Это должно быть у вас. Вы знаете, что говорится в стихах?
– О да, – она едва улыбнулась. – Я была чуть старше вас, когда мне его подарил человек, которого я любила. Мы не смогли пожениться, потому что его сочли неподходящей для меня парой. Он уехал, и больше я никогда его не видела. Пятнадцать лет спустя он погиб в перестрелке на границе.
Она замолчала, с отсутствующим видом глядя на лежащий у нее на ладони медальон. Я не знала, что сказать, но через несколько секунд она продолжила:
– Я вышла замуж за Чарлза. Как жена дипломата, я побывала с ним в нескольких странах. Он достиг немалых успехов, и я научилась уважать его, восхищаться им… да, и любить тоже, невзирая на все его недостатки – Она подняла глаза и как-то робко, вопросительно на меня посмотрела. – Сама не знаю почему, Джейни, но я рассказываю вам вещи, которые не говорила никому.
– Мне ни в коем случае не придет в голову повторять их кому-то, леди Гэскуин, вы можете полностью на меня положиться.
Она легонько махнула рукой.
– Не думайте, что я беспокоюсь, моя дорогая. У нас с вами какое-то особое взаимопонимание. Мне кажется, будто я знаю вас уже очень давно, – она тихо вздохнула. – Мне так всегда хотелось иметь дочь. Как бы хорошо было, если бы вы были ею… Но Адам оказался единственным ребенком. После того как он родился, я больше не могла иметь детей.
– Ваш сын – очень мужественный человек, – сказала я. – Говорил ли вам майор Эллиот, как он спас мне жизнь и привез меня целой и невредимой в Индию?
– Да, кое-что. Однажды я попрошу вас рассказать мне обо всем, рассказать все незначительные подробности, которые не важны для истории в целом, но важны для меня, потому что Адам – мой сын.
– О, я сделаю это с радостью.
Она снова замолчала, а потом внезапно проговорила:
– Они не слишком похожи друг на друга – Чарлз и Адам, но у них есть общая черта, и это – гордость. Глупая, упрямая гордость. Чарлз требовал от Адама беспрекословного повиновения, а тот не желал слушаться отца. Росло раздражение, и вместе с ним росло упрямство… а между тем сердце мое разрывалось, я пыталась прекратить их вражду, принимая одновременно сторону каждого.
Ее глаза увлажнились,
Леди Гэскуин продолжала:
– Иногда я задаю себе вопрос: а не боялись ли мы немного Адама. Я хочу сказать – не боялись ли того горевшего в нем огня, железной воли, побуждавшей его идти своим путем, ни перед кем не склоняться, никому не подчиняться, – она опять на мгновение закрыла глаза. – А скорее, я боялась за него. Жизнь обязательно ломает тех, кто не хочет гнуться. – Приблизив медальон к лицу, она посмотрела на него: – Я дала его ему в тот день, когда он пришел ко мне и объявил, что уезжает. Вы ведь тоже знаете, о чем говорится в этих стихах, Джейни. Я всегда молилась, чтобы он считал меня своим другом, но, боюсь, мои молитвы не сбылись. Он сказал, что прекрасно понимает: они с отцом постоянно заставляют меня страдать, и поэтому он уезжает. – Ее губы искривились, и она смахнула слезу. – Ах, как эти мужчины заставляют нас страдать, Джейни. Дело не в том, что они нас не любят. Они просто не понимают, что делают.
Я взяла ее руку, не зная, что говорить, и чувствуя себя ужасно неловко.
– Но ведь он носил ваш талисман, – решилась я наконец. – И в нем есть огромная доброта. Когда я была больна, он обращался со мной необыкновенно бережно, леди Гэскуин.
– Значит, вы хорошо на него влияли, – сказала леди Гэскуин с печальной улыбкой. – Конечно, только глупая женщина вроде меня будет думать, что сын поймет, как мать за него беспокоится. Сыновья, полагаю, делаются не из этого теста. – Она глубоко вздохнула. – Простите, моя дорогая. Вероятно, я привожу вас в смущение своими разговорами.
– О, пожалуйста, не говорите так. Я очень вам сочувствую и была бы рада помочь, но не знаю как.
– Я хватаюсь за соломинку, Джейни. Позвольте мне объяснить. Когда Адам уехал, Чарлз заявил, что никогда не позволит ему вернуться к нам, и еще несколько месяцев назад мой муж оставался тверд, как скала. Я мирилась с таким положением целых десять лет. Из писем Адама я поняла, что он не предпримет попытки вернуться, если его не пригласит отец. Мне было тяжело это выносить, но я терпела до тех пор, пока время от времени получала какие-то известия от Адама или о нем. По крайней мере я знала, что он жив. Но уже три года у меня нет никаких сведений. Три года, Джейни.
– Леди Гэскуин, мне очень жаль. Я сама встревожена и огорчена вашими словами, но понимаю, что вам во сто крат тяжелее. Это из-за длительного молчания ваш муж… склонен смягчиться?
Она поднесла руку к горлу и с трудом проговорила:
– Нет, дорогая. Дело в том, что несколько недель назад врач, специалист с Харли-стрит, сказал ему, что у него тяжелая форма диабета, и он может умереть в ближайшие годы.
Я была потрясена до глубины души.
– О мой Боже! О Господи, я не знаю, что делать, леди Гэскуин. Какое горе, какое горе!