Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
Шрифт:
Тициан Табидзе искал и находил боковые пути, ведущие к живой поэзии (и к себе самому).
Он писал о детстве, вспоминал полузабытые эпизоды давних лет, ребяческие фантазии и мечты.
Он объявлял «священную войну» поэтической скорописи, ремесленнической готовности в любой момент «откликнуться» стихом на текущий запрос повседневности. Он хотел, чтобы стихи «зрели» в душе и рождались как неотлагательная потребность:
Не торопи, читатель, — погоди — В те дни, как сердцу моему придется От боли сжаться у меня в груди, Оно само стихами отзовется.Стихи оживали.
…Поэт
Высокий пафос возрождался в гимнах природе родного края («Стихи о Мухранской долине»). Знакомые лирические образы («поэзии — обвала», «Терека слез») обретали характер объективно описательный, внешний, — превращались в сложные поэтические сравнения.
Трагедия поэта стала трагедией «муки слова». Все чаще он говорил о трагической невыразимости своей любви к родине, о невозможности передать наполняющее душу чувство словами.
«Предчувствие стиха», «преддверье поэмы» — вот те «разбойники за Арагвой», которые теперь «убивали» поэта:
Напали, ножом полоснули по горлу В горах, на скрещенье судеб и стихов, А там, где скала как бы руку простерла, Мерани пронесся в мельканьи подков.Мерани — воспетый Бараташвили крылатый конь, символ поэзии.
Стихи сохраняли живой поэтический темперамент и пристальность взгляда, характерную для Тициана Табидзе.
…Как будто поэт оглянулся вокруг и увидел: велика и прекрасна родная страна.
Он видит многообразный лик Родины: Палеостомское озеро, Поти с его огнями, рионскую топь и загадки Колхиды. Далекое прошлое и сегодняшние молодые плантации цитрусовых и чая. Снежные вершины. Леса на склонах гор. Виноградники Цинандали. Он слышит сванскую хоровую песню, вспоминает сказочных женщин Грузии, отшельников и поэтов, — он зовет их в свидетели и соучастники: «песню мне выковать помогли бы!». Одному не под силу всё это воспеть. Себя он видит издали — восторженно-робким прохожим, почти менестрелем:
Слушая времени речь грозовую, С бедной волынкой на праздник иду…Стихотворение называется «Родина». Оно — торжество новой поэтики. Тихонов, частый гость Грузии и мастер поэтического очерка, выразительной зарисовки, чьи стихи о Грузии имели дружный успех, это стихотворение выделил особо. В своем выступлении на вечере Тициана Табидзе в Ленинграде, в марте 1937 года, Николай Тихонов говорил о такой важной особенности грузинских поэтов, как умение видеть не только свою большую Родину вообще, но и «маленькую родину», — он имел в виду «ощущение местности», где поэт родился, умение почувствовать и воспеть каждый город, селение, ручеек даже…
Эхо за Ушбой и за Ужгулом, Синь ледников над могучими сванами — Песне моей откликаются гулом, Вышли к столу домочадцами зваными.Тихонову особенно понравились эти «домочадцы всей страны». Для Тициана это — новое ощущение, значительно расширившее диапазон его лирики: ощущение всей страны в целом и конкретно каждой ее части, каждой местности.
Тогда же он задумал написать поэму о восемнадцатом годе в Тбилиси; живо припомнилась мокрая, снежная, студеная зима, темнота вечерами, холод и постоянно испытываемое, привычное чувство голода, преследующий мучительный запах горячего хлеба, сытые, наглые гвардейцы, торгаши-спекулянты, опереточные войска, политики, фельетонщики; злободневные куплеты в духанах о меньшевистском правительстве: «Ах, люблю я Нари, Нари я люблю, дорогого Наримана очень я люблю!». Нариман — знаменитейший спекулянт. Позорное ледяное безвременье. Слухи о расстрелах большевиков. Проклятия, произносимые шепотом
Почему-то острее всего помнился этот смешной старик, мальчишкой уехавший в заморскую Аргентину, разбогатевший там; не выдержал — возвратился, в Тифлисе открыл бакалейную лавку «Буэнос-Айрес», называл себя по-испански — «Алехандро». В тот грозный, голодный год он страдал от того, что не может ничем облегчить горожанам жизнь; строил планы, предлагал меньшевистскому министерству иностранных дел послать его в Аргентину для закупки аргентинского хлеба, ничего не добился, бедняга, — что за дело меньшевикам до того, что народ голодает: себя прокормить бы — о большем они не мечтали! Смешной старик… Он разорился, конечно; и потом по городу носил чужие ковры — продавал; рекламировал свой товар по-испански, удивлялся: не понимают его — чудаки…
Первые проблески темы скользнули в стихотворении, написанном в августе 1925 года — в «Илаяли».
Буэнос-Айрес в Тбилиси… Сердце горем натружено, Алехандро… Тюрбаны малайцев — в окне его. Тех страдальческих лет Панихида отслужена… Вас оплакал Нежнейший напев Сабанеевой… [21]Два с лишним года спустя он вернулся к той же теме и с той же неспокойной печалью…
21
Сабанеева Талия — лирическое колоратурное сопрано. В 1912–1914 годах выступала в Тифлисе. — Прим. ред.
В поэме «Восемнадцатый год» удалось воплотить настроение той поры, душевную и общественную атмосферу: ощущение позора и страха и горечь обмана:
Скажите, Где Революция наша?Вслух говорить об этом боялись…
Сказка погасла, подобно комете. Кружит по улице Мокрое сеево. Поет студеный ветер Голосом Сабанеевой.Вся та пестрая карусель: зловещее и смешное, тоскливое и нелепое, лирика и сарказм — почти как у Маяковского в его революционной поэме…