Тициан
Шрифт:
Филипп не был красив. Но Тициан сумел придать его болезненному и непривлекательному лицу, окаймленному жидкой бородкой, благородное выражение. На нем полукираса с золотой насечкой и богатый костюм. В левой руке он держит эфес шпаги, а правой касается украшенного перьями шлема, лежащего вместе с рыцарскими перчатками на столе, покрытом малиновым бархатом. Выдвинутая немного вперед фигура преисполнена легкости, а во взгляде принца, обращенном к зрителю, чувствуются воля и скрытая сила. Льющийся слева свет освещает слегка повернутое лицо и тонкие в светлых чулках ноги с непомерно большими ступнями. Блики света рассеяны на металлических доспехах и малиновой скатерти стола. Тициан понимал, что портрет должен вызвать симпатию перезрелой
Блистательный портрет Филиппа в полный рост (Мадрид, Прадо) стал эталоном парадного портрета в Европе. Принц Филипп в отличие от отца не высказал отношения к своему изображению, зато щедро расплатился и заказал снять с портрета копию для подарка статс-секретарю Антонио Гранвеле. Он заказал еще ряд других картин, словно опасаясь, как бы мастера, которого он уже считал своим, не переманил бы кто-то из заказчиков. Он же предупредил художника, чтобы тот не беспокоился, что отец пока не может его принять. После длительных заседаний сейма император настолько устает, что вынужден дать себе отдых, на чем настаивают и его врачи.
Действительно, Тициан ни разу не видел из окна, чтобы Карл по утрам совершал верховую прогулку, как прежде. Однажды под вечер на пороге появился Адриан и пригласил мастера проследовать за ним в покои императора. Видимо, Карл специально сидел в кресле подальше от источника света, и все же Тициана не мог не поразить его вид. Перед ним оказался согбенный старик с потухшим взором, который не в силах был подняться ему навстречу, цепляясь скрюченными подагрой руками за поручни кресла. Как бы извиняясь за свою немощь, Карл выдавил из себя улыбку и пригласил художника присесть рядом.
В просторном и холодном полутемном зале воцарилось долгое молчание. За широкими окнами густела синева зимнего вечера, а по стенам, обитым золотистым штофом, прыгают разноцветные блики от потрескивающих в камине поленьев и зажженных слугами светильников с хрустальными подвесками. Чтобы разрядить тягостную атмосферу, Тициан решил позабавить императора, вспомнив о просьбе друга, и вручил ему послание Аретино. Карл оживился при одном лишь упоминании имени литератора и приказал Адриану приблизить к себе напольный светильник. Он надел на нос окуляры и принялся читать вслух. Давно привыкший к лести своих приближенных, Карл неожиданно развеселился, читая послание, в котором проситель с таким блеском и подобострастием описывал великие заслуги и деяния славного кесаря, о которых тот, возможно, даже не подозревал. В заключение этого нескончаемого каскада эпитетов шло малюсенькое напоминание автора о себе, скромно мечтающем лишь об одном — чтобы его неустанные старания по защите Святой апостольской церкви были бы вознаграждены кардинальской шапкой. Не ожидавший такого финала Карл громко рассмеялся, приговаривая: ну и лиса, ну и хитрец!
В зал вошла Мария Венгерская проведать брата, и тот принялся пересказывать ей это забавное послание. Вдоволь посмеявшись, договорились, что в ближайшие дни Тициан приступит к написанию большой картины «Троица». Что же касается «скромной» просьбы Аретино, Карл исполнил данное обещание, и робкий папа Юлий III внял рекомендации монарха, но успел лишь присвоить литератору титул кавалера ордена Святого Петра. Чуть позднее воинственный кардинал Караффа, принявший имя Павла IV после своего вступления на папский престол в 1555 году, чуть было не лишился дара речи, когда при нем осмелились произнести имя богохульника Аретино.
Думая о новом заказе, Тициан не мог отделаться от тягостного впечатления, когда в полутемном зале он увидел изможденного болезнью постаревшего императора. Это была настоящая трагедия одиночества человека, чья безраздельная власть распространялась на полмира,
Говоря о будущей картине во славу Пресвятой Троицы, император хотел бы увидеть на ней себя самого, покойную жену, близких, а также самых дорогих ему людей, включая и своего любимого художника. Однажды в беседе с мастером император Карл признался, что устал от вида пролитой крови и живет только ожиданием предстоящей встречи с незабвенной своей супругой. Выслушивая такие признания, Тициан испытывал к Карлу чувство искреннего сострадания, которое выразил в другом портрете, написанном в Аугсбурге (Мюнхен, Старая пинакотека). На нем Карл изображен на фоне унылого безлюдного пейзажа, от которого веет зимней стужей. Император сидит в кресле в партикулярном черном одеянии с тростью. Ему зябко, одна рука в перчатке. Сочный красный цвет напольного покрытия еще сильнее выделяет черноту одежды и головного убора. В отличие от героического образа во всеоружии на коне император показан во власти дум и тихой грусти. Перед отъездом Тициан вручил Карлу его портрет, и с тех пор им не довелось больше встретиться.
Глава VIII Последний посыл
На венецианских книжных развалах появился труд Вазари «Жизнеописания», вызвавший повышенный интерес и ставший причиной острых дискуссий в художественных кругах. Первые его читатели были обескуражены тем, что автор, взявшийся за написание истории итальянской живописи, ваяния и зодчества, почти обошел молчанием венецианское искусство и ни словом не обмолвился о его гордости — Тициане. Особенно негодовали Аретино и Сансовино, земляки и старые друзья автора. Лет десять назад они пригласили Вазари посетить Венецию, показав ее красоты, и вдруг такая черная неблагодарность! Тициан молча слушал их сетования, поскольку мнение Вазари его мало интересовало. Хотя, будучи в Риме, он часто с ним беседовал и имел возможность оценить его недюжинные способности и проникнуться уважением к молодому любознательному коллеге. Однако уже тогда ему бросалась в глаза неприятно поразившая его чрезмерная угодливость Вазари перед ватиканским двором и новым тираном Флоренции, о котором столь нелестно отзывались сами флорентийцы.
Недавно в Венецию прибыл новый имперский посол Франсиско де Варгас, заменивший дона Мендосу, с которым сбежала в Испанию его возлюбленная, жена старого ювелира с Риальто, о чем было немало разговоров в городе. Обеспокоенный затянувшимся молчанием художника Карл V направил 11 июня 1553 года послу письмо, спрашивая — уж не умер ли «наш обожаемый мастер»? Новый посол поспешил успокоить монарха, сообщив, что умер дож Донато, а вот Тициан жив, здоров и вопреки годам усиленно трудится над заказами для императора и наследного принца.
До Венеции дошла весть, что Филипп стал королем двух дворов — испанского и неаполитанского. Его портрет в полный рост кисти Тициана, отправленный в Англию, пользуется там большим успехом. Он послан с условием, что будет тотчас возвращен после того, как Мария Тюдор станет обладательницей оригинала. Недавно Филипп II, увенчанный громкими королевскими титулами, отправился покорять перезрелую невесту и истую католичку Марию Тюдор, которая была старше жениха на одиннадцать лет. Как позднее стало известно, договоренность оказалась соблюдена, и портрет вернулся в Мадрид в 1554 году, когда Филипп стал мужем английской королевы. Впрочем, брак оказался недолгим — четыре года спустя Мария умерла, освободив трон для своей сестры Елизаветы, протестантки и ярой врагини Испании.