Тициан
Шрифт:
В отличие от «Трех возрастов» для феррарского герцога, новую аллегорию «Благоразумие» следует читать против часовой стрелки. Слева дан профиль старца в красном колпаке, в центре — анфас чернобородого мужчины средних лет, справа — просветленный профиль юноши. Под этой триадой лиц помещено трехглавое животное с головами волка (пожирающего прошлое), льва (олицетворяющего силу настоящего) и собаки (пробуждающей лаем будущее). Если говорить об иконографическом источнике, которым, вероятно, пользовался Тициан, то это изданный в 1556 году труд Пиэрио Валериано «Hieroglyphica», имевший шумный успех в венецианских художественных кругах, в котором упоминается трехглавое животное, олицетворяющее время.
Одно время считалось, что на картине даны изображения папы Юлия II или Павла III (слева), герцога Альфонсо д'Эсте (в центре) и Карла V (справа). Но Тициан меньше всего думал о почивших в бозе когда-то всесильных правителях, создавая эту аллегорию, в которую им вложено столько личного. И не о смерти он думал, а о жизни, написав свое собственное изображение и изображения двух столь дорогих ему людей — любимого сына Орацио и юного племянника Марко. Принимая во внимание тогдашние настроения Тициана, попробуем выразить основную мысль, заложенную в этой удивительной аллегории, прибегнув к наиболее распространенной в тициановские времена поэтической форме.
Три возраста, и в каждом есть услада. Весной избыток сил и чувств броженье, А ближе к осени успокоенье, И даже в старости своя отрада. У молодости смелость и бравада — Ей часто так недостает терпенья. С годами осеняет нас прозренье, И старец обретает мудрость взгляда. Без прошлого бы не было сегодня, А с ним не за горами и грядущее. Законы временные непреложны — В них воля проявляется Господня, И лишь Ему подвластно все живущее. Потуги наши жизнь продлить ничтожны.Позднее по заказу урбинского герцога была написана картина, которую, как считается, в основном создал Марко Вечеллио, но при содействии престарелого мастера. Это «Богоматерь Милосердия» (Флоренция, галерея Питти), где в полном сборе представлено семейство Тициана, включая его самого, двух бездетных сыновей, племянников, одну из внучек и покойных жену, дочь и брата.
В наступившем 1570 году накануне карнавала новым дожем Венеции был избран Альвизе Мочениго, с которым Тициан не единожды встречался в бытность того послом при дворе Карла V. На сей раз карнавальное веселье было омрачено трагическими событиями на Кипре, куда вторглись турки, огнем и мечом уничтожающие жилища и посевы христианских подданных Венеции. В городе появились первые беженцы с Кипра, рассказавшие о страшной резне, учиненной армией султана.
Как-то к Тициану на огонек зашли Сансовино, Федерико Бадуэр, который разбирался в тонкостях политики, и нынешний посол при мадридском дворе Антонио Тьеполо. Разговор зашел о серьезной опасности, нависшей над заморскими владениями Венеции. Пришла потрясшая всех весть о дикой расправе, учиненной турками над командующим гарнизоном крепости Фамагуста генералом Маркантонио Брагадином. Как жертвенного барана, палачи подвесили его на дереве за ноги и живьем стали сдирать с него кожу. Впечатлительного Орацио, присутствовавшего при разговоре, вырвало.
Республике
Это прекрасно понял один молодой поэт. Недавно Вердидзотти принес в мастерскую ходившие в городе по рукам отрывки из незнакомой поэмы. В ней были такие слова:
Пусть знает мир в грядущие года, Что время испытаний подоспело. Не одержать победу никогда, Коль вместе на врага не встанем смело.Их автором был молодой Торквато Тассо, сын венецианца Бернардо Тассо, состоящего в услужении у мантуанского герцога. Содержащиеся в стихах призывы к объединению сил вызвали понимание и сочувствие венецианцев, опечаленных и встревоженных кипрской трагедией.
Тициан припомнил, как года три назад в сентябре в Венеции объявился нынешний правитель Феррары герцог Альфонсо II с сестрой Элеонорой и молодым секретарем Тассо. Они прибыли полюбоваться ежегодной регатой на Большом канале и заодно посетить мастерскую художника, чьи картины и портреты, созданные по заказу их деда Альфонсо д'Эсте, украшают доныне «алебастровый кабинет» герцогского дворца. Как заметил тогда Тициан, в отличие от его хозяев, картины не очень-то заинтересовали молодого пылкого Тассо, не сводившего влюбленного взгляда с обворожительной Элеоноры, которая позднее явится для него причиной стольких бед. Чтобы привлечь ее внимание, поэт, испросив разрешение у герцога Альфонсо, прочитал посвященный Венеции мадригал. Известно, что по прошествии времени его стихи стали распевать гондольеры, о чем имеется упоминание у Пушкина — «напев Торкватовых октав».
Дождливый ноябрьский день клонился к вечеру, когда на пороге мастерской появился Франческо Сансовино, который сообщил о смерти отца. Как? Они еще вчера виделись и за ужином спорили по поводу опубликованных недавно «Четырех книг по архитектуре» Палладио, которого Сансовино недолюбливал и резко критиковал. Ведь он лет на восемь-десять моложе Тициана и, в отличие от покойного гурмана и обжоры Аретино, был заядлым вегетарианцем, хоть и не отказывался пропустить стаканчик другой граппы, а уж до женского пола был охоч не в меру, несмотря на годы. Больше у Тициана не осталось друзей и единомышленников. Ушел последний, и он почувствовал, как в нем самом что-то умерло.
К нему в друзья постоянно набивался Филипп II, который через своего посла присылал письма с выражением глубокого уважения и дружеских чувств. Тициан хорошо понимал, что королю нужны только его картины, приносящие испанскому двору мировую славу. Ему же приходится унижаться, слезно просить об оплате своих творений, а они с каждым прожитым годом даются все с большим трудом. Но как бы там ни было, нужно безропотно нести свой крест, и он снова брался за кисть и шел к мольберту, поскольку Филипп оставался единственным, хоть и виртуальным заказчиком. Без дела он не мыслил своего существования и в красках черпал силу, чтобы противостоять несущемуся потоку времени. Его тревожила не старость, с которой он успел смириться и достойно нес ее тяжкий груз, а мысль о немощи.