Тигана
Шрифт:
Но вскоре все пари и насмешливая болтовня были забыты. Некто в невероятной шляпе с кудрявым пером распахнул дверь в кавницу и громко потребовал внимания. Добившись его, он сообщил, будто только что видел, как гонец тирана вернулся в город через те же восточные ворота, из которых недавно выехал. Что этот гонец скакал значительно быстрее, чем прежде, и что всего в трех милях за ним следовала похоронная процессия герцога Сандре д'Астибара, которого, в соответствии с его последней волей, привезли для прощания на один день и одну ночь в тот город, где он некогда правил.
Реакция посетителей «Паэлиона» была мгновенной и вполне предсказуемой:
— Их повернут обратно! — вскричал молодой поэт Адриано, решительно стукнув своей кружкой и расплескав горячий напиток по темному дубовому столу, стоящему в самом удобном месте «Паэлиона». — Альберико никогда этого не позволит!
Послышалось одобрительное ворчание его друзей и прихлебателей, которые всегда собирались вокруг именно этого стола.
Адриано украдкой взглянул на странствующего музыканта, который заключил дерзкое пари на Брандина Игратского и его придворных поэтов с Кьяры. Этот парень с веселым видом, насмешливо выгнув брови, развалился на стуле, который некоторое время назад без зазрения совести придвинул к их столику. Адриано чувствовал себя оскорбленным этим человеком и не знал, что его обидело больше: намек музыканта на культурное превосходство Кьяры или то, что он небрежно отозвался о великом Камене ди Кьяре, которому Адриано усердно подражал в последние полгода, причем не только в стихосложении, но и в одежде, ни днем, ни ночью не снимая трехслойный плащ.
Адриано был достаточно умен, чтобы понимать, что в этих двух источниках раздражения заложено противоречие. Но он был слишком молод и выпил много кружек кава с бренди из Сенцио, так что это понимание осталось на уровне подсознания.
А на сознательном уровне он сосредоточился на этом самонадеянном деревенском парне. Тот, очевидно, приехал в город, чтобы в течение трех дней пиликать или тренькать на каком-нибудь народном инструменте и заработать пригоршню астинов, а потом прокутить их на Празднике. Как посмел такой парень зайти в самую модную кавницу на всей Восточной Ладони и плюхнуться своим деревенским задом на стул у столика для избранных в этом зале? Адриано все еще сохранил до боли ясное воспоминание о том долгом месяце, который потребовался ему — даже после того, как его первые стихи появились в печати, — чтобы осторожно подобраться поближе, внутренне содрогаясь в ожидании отпора, прежде чем он стал членом избранного и широко известного круга людей, занимающих этот стол.
Он поймал себя на тайной надежде, что музыкант посмеет ему возразить: у него уже был готов отборный куплет насчет презренной черни, смеющей высказывать собственное мнение в компании гораздо более умных людей.
И словно уловив эту мысль, парень еще вальяжнее откинулся на спинку стула, погладил длинным пальцем рано поседевший висок и сказал, обращаясь прямо к Адриано:
— Кажется, сегодня мне везет на пари. Рискну поставить все, что мне предстоит выиграть на прошлом пари, что Альберико слишком осторожен, чтобы нарушить по этому поводу традиции праздника. В Астибаре сейчас слишком много народу, и настроение
Он ухмыльнулся, чтобы смягчить свои последние слова.
— Тирану гораздо выгоднее проявить великодушие, — продолжал он. — Со всеми церемониями раз и навсегда похоронить своего старого врага, а потом возблагодарить тех богов, которым нынче велит поклоняться барбадиорам их заморский император. Возблагодарит и принесет жертвы, так как может быть уверен, что наследники-кастраты герцога быстро забудут о свободе, за которую боролся Сандре в еще не кастрированном Астибаре.
В конце своей речи он перестал улыбаться и в упор посмотрел своими широко расставленными серыми глазами на Адриано.
И вот это были первые по-настоящему опасные слова, произнесенные вполголоса, но их слышали все, и внезапно их угол в «Паэлионе» неестественно притих посреди беспорядочного шума остальных частей зала. Насмешливый куплет Адриано, так быстро сочиненный, теперь показался ему самому тривиальным и неуместным. Он ничего не ответил, сердце его почему-то учащенно забилось. Он с некоторым усилием заставил себя не опускать глаз под взглядом музыканта, который прибавил с прежней кривой усмешкой:
— Так как, по рукам, друг?
Стараясь потянуть время и быстро прикидывая, сколько астинов сможет добыть у друзей, Адриано ответил:
— Не соблаговолите ли объяснить нам, почему крестьянин из дистрады так свободно распоряжается еще не выигранными деньгами и так свободно высказывает свое мнение по подобным вопросам?
Музыкант улыбнулся еще шире, открывая ровные белые зубы.
— Я не крестьянин, — добродушно возразил он, — и не из вашей дистрады. Я — пастух с гор Южной Тригии, и я вам кое-что скажу. — Его насмешливые глаза обежали всех сидящих за столом. — Стадо овец может поведать о людях больше, чем некоторым из нас хотелось бы думать, а козы сделают из вас философа быстрее, чем жрецы Мориан, особенно если гоняться за ними, я имею в виду, конечно, коз, ночью в горах под дождем и раскатами грома.
За столом раздался искренний смех, напряжение спало. Адриано безуспешно попытался сохранить суровое выражение лица.
— Так как — по рукам? — снова повторил пастух, дружелюбно и спокойно. Адриано спасло от необходимости отвечать, а нескольких его друзей — от разочарования и потери денег появление художника Нероне, еще более поспешное, чем появление вестника с пером на шляпе.
— Альберико дал разрешение! — провозгласил он, перекрывая гомон в «Паэлионе». — Он только что издал указ, что ссылка Сандре закончилась с его смертью. Тело герцога будет выставлено для торжественного прощания в старом дворце Сандрени, а потом его похоронят со всеми почестями, со всеми девятью обрядами! Если, — тут он сделал драматическую паузу, — если жрецам Триады разрешат участвовать в церемонии.
Адриано с трудом мог ухватить скрытый смысл сказанного — с молодыми, чересчур импульсивными поэтами это случается сплошь и рядом. Но ведь происходят великие события! Его взгляд почему-то снова вернулся к пастуху. Выражение лица тригийца было добрым и заинтересованным, но вовсе не торжествующим.
— А, ладно, — произнес пастух, печально качая головой, — наверное, моя правота служит мне компенсацией за бедность — боюсь, это история моей жизни.
Адриано рассмеялся. Он похлопал толстого, задыхающегося Нероне по спине и подвинулся, освобождая место для художника.