Тигр на завтрак
Шрифт:
В тот вечер, когда Борис возвратился в Одессу, в опере шел «Пророк» Мейербера. Эта ныне вышедшая из моды опера требовала устройства грандиозных декораций в романтическом духе, а в последнем акте с соответствующей вокализацией происходили разрушение и пожар дворца. В тот вечер постановщик превзошел сам себя: сгорели не только декорации замка, но пожар охватил весь оперный театр Одессы.
Развалины театра еще дымились, когда комитет по его восстановлению провел заседание, чтобы рассмотреть положение и решить, что предпринять. Глава комитета был одновременно партийным руководителем в Одессе. Узнав о том, что Борис планирует
В этом предложении Борис незамедлительно узрел возможность предварить резолюцию, которую должна была наложить Москва. Он ответил, что был бы готов собрать всю необходимую информацию, однако, учитывая тот факт, что его ангажемент в Париже начнется всего через два дня после ожидаемой даты получения разрешения из Москвы, у него не будет времени устроить все дела и изучить проблему закупки оборудования в Берлине. «Однако, — предложил Борис, — если бы вы могли выдать мне документ прямо сейчас, рассчитывая на положительную резолюцию Москвы, я мог бы выехать прямо завтра и задержаться в Берлине на нужный срок».
После некоторых колебаний руководитель одесских коммунистов согласился пойти на это и подписал разрешение на выезд Бориса без резолюции Москвы.
Получив желаемое разрешение, Борис помчался к родителям. Мать, с нетерпением ожидавшая этого момента, помогла ему уложить вещи, и он попрощался с родными. Несмотря на старание казаться веселыми, и они, и Борис понимали, что может пройти немало лет, прежде чем они свидятся вновь, если только свидятся вообще.
На разрушенном до основания одесском вокзале Борис сел на поезд и начал свой путь к границе Германии, за которой открывался свободный мир. За четыре дня до того, как его документы должен был рассматривать московский орган, он спокойно пересек границу.
— Я так и не узнал, каким было их решение, но тогда мне было наплевать на это, — рассказывал Борис.
Он провел в Берлине один день и был поражен, каким чистым и незатронутым войной выглядел город. В тот вечер он пошел в цирк, чтобы посмотреть выступление знакомого одесского акробата на трапеции, с которым подружился, когда танцевал в балете. На следующий день он сел на парижский поезд и по прибытии на Восточный вокзал оказался в объятиях брата и других родственников, добившихся для него контракта на выступления в театре Альгамбра.
Борис оказался на свободе. На другой день он отправился в Версаль для получения нансеновского удостоверения — паспорта Лиги Наций для беженцев.
— Тот факт, что я был беженцем и не имел документов о гражданстве, — объяснял Борис, — послужил основанием для того, чтобы я осел в Азии, но когда мне удалось бежать из России, я не имел представления, куда в конце концов попаду.
* * *
Из Ичангу Россия казалась бесконечно далекой землей. Хотя Борису было всего девятнадцать, когда он покинул родину, он был типично русским человеком и отличался
Было довольно поздно, когда он закончил рассказ, и мы вышли в сад. Долина Катманду лежала окутанная редким туманом, над которым возвышался пирамидальный купол храма Шьямбунатх. Феерический лунный свет высвечивал темные горные массивы, окружавшие нас. С минуту казалось, будто перед нами расстилается целый мир, и все же здесь было трудно поверить, что помимо Востока на деле существует еще и далекий Запад с его войнами и революциями. Непал вновь поразил меня как подлинный Потерянный рай, забытый в веках, скрытый от мира, недоступный его разрушительному ритму жизни.
На следующее утро Бориса вновь захватили его прожекты. У меня складывалось такое ощущение, что он родился в Непале, когда я видел, как свободно он говорит на непальском и как легко решает текущие вопросы, которые поставили бы в тупик иностранных экспертов, работающих здесь по программам помощи. Некоторые лица из обслуживающего персонала требовали компенсации за моральный ущерб, т. к. в то время когда они работали у Бориса, «на них напал злой дух». К нему приходили письма от людей, желавших знать его мнение о существовании ужасного снежного человека.
Одновременно со стараниями по разведению свиней ему приходилось заниматься такими делами, как организация коммерческих сафари в партнерстве с одним непальским генералом, обязанности генерального консула в комитете по вопросам тибетских беженцев, уж не говоря о текущих проблемах его отеля и переписке с туристическими агентствами всего мира. Я только чуть-чуть затронул круг обязанностей Бориса, которые были столь многочисленны, что подчас он не успевал с ними справляться.
Недели три спустя настал великий день, когда мы с женой «освободились» от соседства свиней. Борис, который с момента прибытия элитного стада только и говорил о том, как он разместит их, накормит и будет разводить, теперь гордо помогал их переправке в горы.
Перед ним стояла трудная проблема: свиней невозможно было доставить на спине носильщиков или перевезти грузовиком, поэтому оставалось лишь погнать их вверх по узкой, крутой горной тропе. Это было непросто. Эти хитрые элитные животные с толстыми слоями жира просто отказывались идти в гору. Как мы ни старались толкать или тащить их, все было напрасно. Вокруг нас собрались толпы непальцев, которые надавали массу советов, но ни один из них не помог: пройдя несколько метров по горной тропе, свиньи остановились, а наши попытки подтолкнуть их привели лишь к тому, что они медленно попятились назад.
Когда Борис понапрасну более получаса прождал их прибытия в Ичангу, он спустился с горы, чтобы выяснить причину задержки. По приходе он сам попытался погнать стадо, но также безрезультатно. Я уже было начал склоняться к мысли о том, что, пожалуй, Борис, как его отец, больше приспособлен к разведению лошадей, нежели к свиноводству. Однако я ошибся, он все-таки вышел из трудного положения. Развернув стадо обратно, он предложил своим людям погнать свиней вниз с горы, и, к всеобщему изумлению, они все как одна двинулись в Ичангу, наверное, решив, что поступили так назло погонщикам, пытавшимся погнать их вниз.