«Тигр» охотится ночью
Шрифт:
Последние лучи солнца погасли за перевалом. В воздухе начали собираться тучи москитов.
– Опусти рукава, – посоветовал Том, перекладывая разогретого цыпленка в тарелку. – Зажрут.
– Вкусно пахнет.
– Тогда приятного аппетита, док, – протянул он тарелку Наталье. – А я пока займусь кипятком для кофе.
В очередную пустую банку из-под печенья Роджерс налил из фляги воды и тоже поставил на чудо-печку. Когда вода закипела, снял банку с огня, предварительно обернув ее обрывком картона, чтобы не обжечься. Осторожно перелил кипяток в пластиковую кружку, надорвал верх бумажного пакетика с кофе и высыпал гранулы в воду. Те тотчас растворились, распространив по палатке приятный аромат. Добавив в кофе сахар и сухое молоко, Том протянул кружку Наталье.
– Спасибо,
– Сегодня снова быть дождю, – обронил Роджерс, закурив сигарету и снова склонившись над ящиком. Достал для себя банку с говядиной, открыл, разогрел на огне, вытряхнул мясо на тарелку и уселся напротив. – Тарелку после еды надо смять, док, помнишь?
– Помню, сэр, – улыбнулась она. Потом добавила уже серьезно: – У меня из головы никак не выходят те люди внизу, я и в госпитале о них думала. Почему никто из крестьян даже не пригнулся от пуль?
– Снайпер заставил их стоять неподвижно.
– Но разве можно заставить людей стоять под пулеметным огнем?
– Если б они побежали, он застрелил бы их.
– Но их ведь все равно расстреляли! Только с вертолетов. А вот если бы они побежали одновременно, разом, ему не удалось бы убить их всех. Тем более что он был занят нашими вертолетами.
– Видимо, они боялись его больше, чем нас. Нам не понять устройства их мозгов, док.
Расправившись с говядиной, Роджерс еще раз вскипятил воду для кофе, взял с железной крышки, служившей ему пепельницей, недокуренную сигарету. В сгустившихся сумерках Наталья видела теперь лишь огонек сигареты да мужской силуэт – высокую фигуру, широкие плечи.
Где-то вдали трещали выстрелы.
– И все-таки эта страшная картина до сих пор стоит у меня перед глазами, не дает мне покоя. Я даже четко запомнила отдельные лица! Помню, одна старуха невозмутимо что-то жевала, и когда в нее угодила пуля, она лишь обреченно мотнула головой, словно так и должно было быть. А один ребенок пытался убежать, но мать прикрикнула на него, и они погибли вместе. Нет, подобная покорность не укладывается в моей голове!
– Кажется, я обещал тебе кое о чем рассказать… – Роджерс стряхнул пепел на траву. – Так вот, перед отправкой сюда мне и всем остальным новобранцам задавали один и тот же вопрос. Причем задавали твои коллеги, только психологи. Вот, говорят, допустим, вы на большой скорости ведете грузовик с солдатами на борту по скользкой дороге. С обеих сторон – крутые обрывы. И вдруг на вашем пути оказывается маленький ребенок. Как вы, мол, поступите: постараетесь объехать его и рухнете с обрыва, обеспечив верную смерть себе и товарищам, или продолжите ехать прямо и убьете ребенка? Ответ, казалось бы, очевиден: надо пожертвовать ребенком, убить его. Но разве язык повернется сказать такое?!
– И все же… что ты ответил? – Наталья внимательно воззрилась на собеседника.
– Сначала сказал, что остановлю грузовик, но меня тут же поправили: вы, дескать, этого сделать не сможете, поскольку мчитесь на большой скорости, а дорога скользкая и идет под уклон. Хитрецы. Я им, конечно, попробовал возразить, что по столь опасной дороге вряд ли буду ехать быстро, но тут старший в комиссии мне и говорит: вы что, мол, не понимаете, лефт, – а я тогда еще первым лейтенантом был, – что должны дать только один из двух ответов: убить либо ребенка, либо своих товарищей. Зачем, спрашивается, задавать такие вопросы, если для всех ответ очевиден? Но нет! Эти монстры-психологи хотят именно услышать, как ты сам произнесешь это вслух! В общем, я сказал им так: раз у меня нет выбора, я еду дальше и сбиваю ребенка, но тест ваш – дрянь. А они мне: не ваше дело, лефт, счастливого пути. Словом, только здесь я понял, для чего нам задавали такие вопросы, – криво усмехнулся Том. – Подумаешь, грузовик сбил ребенка! Только и всего-то… Так что работа у нас не только опасная, но и плохая, док. Неправильная у нас работа…
Начал моросить дождь.
– От всего пережитого за сегодняшний день я, наверное, ночью не смогу сомкнуть глаз, – потерянно произнесла Наталья. – В глазах до сих пор стоит картинка, как они снизу смотрят на меня и
– Это от усталости, док. – Роджерс обнял ее за плечи и притянул к себе. – Я постараюсь помочь тебе уснуть.
10
Серые волны шуршали о мокрый песок, над морем висел сырой густой туман. Натали медленно гуляла по берегу, зябко кутаясь в меховую накидку. Спустившись по ступенчатой аллее к морю, Маренн подошла к Наталье и с нежностью положила руку ей на плечо.
– Ты уже давно гуляешь, замерзла, наверное. К нам Франц приехал, Женевьева накрыла стол. Идем в дом.
Наталья повернулась лицом к Маренн, в ее глазах стояли слезы.
– Я хочу вернуться в Петербург, – негромко произнесла она. – Я соскучилась по своему дому. Мне стали часто сниться кони на Аничковом мосту…
– Я понимаю тебя, – вздохнула Маренн. – Очень хорошо понимаю. Я тоже видела во сне свой дом, вот этот самый, – она кивнула в сторону замка, – много раз на протяжении многих лет. И уже не чаяла когда-нибудь сюда вернуться. Родная Франция казалась мне потерянной навсегда, я долго не могла ее простить. Многое должно было со мной произойти и многое мне нужно было пережить, чтобы я все-таки вернулась. И ты вернешься, – мадам успокаивающе провела рукой по волосам Натальи. – Власть Советов не вечна, ибо власть Зла не бывает вечной. Просто надо набраться терпения и ждать. Однако жизнь между тем должна идти своим чередом и ни в коем случае не стоять на месте. Тогда ты и сама не заметишь, как быстро все изменится к лучшему. Кстати, я думала, что ты встретишь Франца с радостью, а ты к нему даже не подошла. Почему? Он тебя чем-то обидел? – Маренн внимательно всмотрелась в лицо Натальи.
– Нет, ничем не обидел, – отрицательно мотнула та головой. – Просто мне лучше, когда я одна.
– Что за глупые мысли?! – укоризненно воскликнула Маренн. – Нет, так дело не пойдет, девочка моя. Я, конечно, знаю, что человек быстро привыкает к одиночеству, однако не считаю это лучшим способом существования. Так что идем в дом, дорогая, тебя все ждут, – она энергично потянула Натали за собой.
– Я еще немного погуляю и приду, – осторожно высвободилась из ее рук Натали.
– Ну хорошо, только не задерживайся, – сдалась, тяжко вздохнув, Маренн и удалилась.
Поднимаясь по ступеням на террасу, она услышала доносившийся из столовой бодрый голос Шлетта:
– Вот как выстрелит такой снайпер, так сразу смотровую щель и залепит…
Затем раздался смех Йохена и послышался вопрос явно озадаченной Джилл:
– Я не понимаю, над чем вы смеетесь. Чем залепил? О чем вы вообще говорите?
– Не обращай внимания, Джилл, Франц просто фантазирует, – сказала Маренн, входя в столовую. – А тебя, Франц, прошу прекратить смущать мою дочь. – Она обошла вокруг стола и села рядом с Йохеном, который тотчас взял ее за руку.
Шлетт между тем недоуменно пожал плечами, чиркнул зажигалкой, закурил сигарету и с деланым равнодушием осведомился:
– А девушка что, до сих пор не в курсе?
– Девушка в курсе всего, что интересно и полезно ей самой, оберштурмбаннфюрер, – парировала Маренн. – И разным скабрезным шуточкам предпочитает изящную словесность. К тому же ты, Франц, увы, не оригинален. Когда-то, еще в Берлине, мою дочь уже пытался воспитывать в подобном духе Науйокс, но я ему этого не позволила.
– Ах, ну раз речь идет об изящной словесности, тогда извиняюсь, – Шлетт шутливо покаянно склонил перед дамами голову. – Помнится, один из наших фюреров, Гиммлер, тоже был приверженцем изящной словесности. И даже создал ради этого весьма разветвленный аппарат. А уж сколь горазд был наш рейхсфюрер на выдумки! Помнишь, – он повернулся к Йохену, – одно из его изобретений? Да, да, тот самый специальный гель в трубочке, который рейхсфюрер рекомендовал всем наносить на пенис, чтобы не реагировать на славянок. Фрау Ким, – осклабился Франц в широкой улыбке, – уж не в вашей ли клинике в Шарите сей препарат разработали? Не сам ли профессор де Кринис – автор столь мудреного состава?