Тигр в стоге сена
Шрифт:
– Я вам дам одну книжку, – отмахнулся секретарь, – там у меня все написано. Факты проверенные – сам собирал и книжку сам писал.
– Это интересно, – Голубев поднял брови.
– За встречу!
Это был удивительный разговор.Он скакал с перестройки на историю партии, с философии на математику, как оказалось, секретарь когда-то заканчивал Ашхабадский мехмат и какое-то время работал учителем. Они говорили о моде и последних работах Ленина. Голубева забавляло, что его собеседник совершенно не отвечал на вопросы и не говорил ни о работе своего обкома, ни о своей области. Перемены горячих блюд ознаменовывались появлением
За окном потемнело и, Голубев, недоумевая, посмотрел на часы. Оказалось, что их еда-беседа продолжается уже четвертый час. Он чуть не вскочил:
– Простите, уже девятый час, похоже, я нарушил все ваши планы – рабочий день уже закончился?
– О чем вы говорите?!– Вскричал секретарь, – у нас день не нормирован. Иногда мне приходится сутками не выходить из кабинета или не вылезать из машины.
– Но вам нужно отдохнуть.
– А вот это вы правильно заметили, – хозяин кабинета щелкнул пальцами и поднялся, – сейчас и поедем отдыхать.
Они вышли из комнаты, прошли через кабинет. Голубев отметил, что секретарши в приемной нет, но за ее столом сидит один из тех, кто приносил еду. Увидя их, он вскочил и, склонив голову, сказал:
– Все готово, машина ждет вас внизу.
На площади перед обкомом не было ни одной машины. Из пустыни тянуло жаром уходящего дня. Голубеву вдруг показалось, что все люди исчезли и он остался один в целом свете. Ему стало тоскливо и страшно. Журналист поднял голову к небу. В его пыльной голубоватой глубине краснели две полосы – то ли росчерки облаков, то ли инверсионные следы самолета. Он вспомнил, что его старая бабашка, увидя такой закат, говорила : «завтра будет сильный ветер». И сейчас он сказал тоже самое.
– Ветер? – Удивился секретарь, и Голубев понял, что он не один, – в это время у нас дует только один ветер и тот – на рассвете. Едем.
Они сели в машину и медленно поехали куда-то в сторону гор. В машине был холодильник, набитый бутылками чешского пива. Они пили холодной, горьковатый напиток и чему-то смеялись, но Голубев чувствовал, что непонятная тоска медленно сжимает его сердце. Что было дальше, он помнил отрывками. Было много людей. Все пили и ели. Играла какая-то незнакомая музыка. Потом появились танцовщицы в полупрозрачных туниках и шароварах.
– Ну, – спросил кто-то, – какую хочешь, или возьмешь двоих, троих?
– А, может, он любит мальчиков? – прозвучал чуть ли ни в ушах какой-то сладковатый голос.
– Нет, – возразил первый, – он говорил, что ему больше нравятся пухленькие блондинки с круглыми коленками.
– Хорошо, – приказал неожиданно появившийся рядом секретарь обкома, обнимая его за плечи, и Голубев почувствовал его тяжелое дыхание на своей щеке, – пусть с ним идут Леночка и Катя…
Потом был какой-то провал, но он помнил, что из зала не выходил и ни с кем не уединялся. Только один раз чей-то женский голос прошептал ему на ухо:
– Пожалуйста, думайте
– Кто вы? – спросил он, с трудом различая рядом с собой полноватое, немолодое женское лицо.
– Я редактор областной газеты, – сказала женщина и тут же исчезла.
Потом вдруг все закричали что-то приветственное. Голубев на какое-то мгновение отрезвел и увидел, что в дверях стоят три пограничника. Он пригляделся и узнал командира, майора Воронова и Леонида. Полковник рассмеялся и, подойдя к столу, взял в руки ближайшую бутылку и до краев наполнил пустой стакан. То же сделали его офицеры. Они одновременно поднесли стаканы к губам и выпили. Голубев вдруг почувствовал, что к его плечу прижалось что-то мягкое, он оглянулся и увидел рядом с собой незнакомую женщину. Она приподняла его и, прижавшись, куда-то повела. Пахнуло прохладой и послышался звякающий стальными нотками голос Леонида:
– Не сажай его, положи на заднее сидение и разверни машину. Я схожу за нашими и мы сразу поедем. Никого к машине не подпускай!
– Сумка, мой диктофон? – Голубев попытался подняться, но чьи-то сильные руки уложили его на бок. Засыпая он почувствовал, что держит в руках свою сумку.
Он проснулся утром на знакомом диване. На подоконнике стояла бутылка воды, а в холодильнике – банка кислого молока.
Утром пришел Леонид.
– Я не понял, – спросил его Голубев, – что там вчера было?
– Не знаю, – ответил капитан, – командир вызвал нас троих по тревоге и мы поехали на двух машинах на обкомовскую дачу за тобой. Пока мы отвлекали их и пили со всеми на брудершафт, редактрисса незаметно вывела тебя из дома. Потом мы уехали. Это все, что я знаю.
Голубев прошелся по комнате и, вздохнув полной грудью прохладный утренний воздух, задумчиво произнес:
– Там было что-то такое, знаешь, нехорошее, настораживающее, а вот что, что? Я тут с самого утра мучаюсь, вспоминаю и не могу вспомнить. – Он постучал себя по голосе, – такое ощущение, что она стала деревянной.
– Ты, наверное, много выпил.
– Да нет, я там часть успевал на ковер выплеснуть, пару раз менял свой полный бокал, на чей-то пустой.
– А плов ты ел?
– Естественно.
– Они тут иногда в плов опий добавляют, говорят, что так вкуснее…
– В обкоме партии?!
Капитан вздохнул и промолчал.
Голубев вдруг остановился и резко повернулся к собеседнику:
– Я вспомнил. Кто-то за моей спиной спросил секретаря обкома по-русски: «Ты выяснил для чего он приехал?» «Он говорит, что писать о пограничниках». «Из Москвы?» «Из Москвы он приехал в Ашхабад, а сюда он сам напросился.» «Что-то ты стал удивительно наивным». – Журналист посмотрел на пограничника. – Согласись, какой-то странный разговор? Я много езжу по Союзу и никогда не слышал, чтобы кто-то подвергал сомнению цель моей командировки.
Леонид вздохнул:
– Как только страна стала трещать по швам, тут многое стало странным. Расскажи командиру, может быть, он просветит тебя.
Когда они вошли к полковнику, тот слушал последние извести. Голубев удивился тому, что узнал голос одного из журналистов радио «Свобода». Офицер повернулся к вошедшим, поздоровался и кивнул капитану:
– Вы свободны.
Потом он пригласил Голубева к столу и, сев рядом с ним, заглянул в его глаза:
– Вы вели вчера записи?
– Да.