Тигр Железного моря
Шрифт:
Открыла женщина. На ней был китайский халат чонсам, делавший ее карикатурной, так как туго обтягивал тело, а боковые разрезы доходили до бедер. Женщина застыла в вопросительной позе, выставив оголенное бедро, которое поблескивало, как стекающее с жареного картофеля масло. Энни, улыбаясь, старался смотреть не на обнаженную часть тела женщины, а на ее лицо.
— Привет, Принцесса. Ну, как поживаешь?
Правой рукой женщина залепила ему пощечину. И хотя ее ручка была очень маленькая и мягкая, положение женщины, вероятно, позволяло ей не только расточать очарование, но и одаривать оплеухами. У Энни от ее удара качнулась голова, и он
Женщина стояла в дверях. Явная враждебность застыла на ее миловидном, гладком и лоснящемся личике с точеными и широкими, как рыбацкое каноэ филиппинцев, скулами. Оно сужалось книзу и кверху, что делало его похожим на экзотический фрукт. Ноздри раздувались, а пухлые губы дергались так, что запачкали жирной гонконгской помадой белоснежные зубы. От возбуждения женщина дышала быстро и прерывисто. Она заговорила, испытывая ненависть к своей профессиональной лексике, и каждое слово, казалось, было пропитано ядом:
— Ты опоздал.
— Прости, детка. У моего судна прохудилось днище.
— Опоздал на целых полгода. Вонючий мерзавец!
Казалось, сейчас она влепит ему еще одну пощечину, но, по всей видимости, ее удовлетворила реакция Энни на первую, и она весь свой гнев вложила в слова. Грязным потоком, сравнимым разве что с серной кислотой, не зная преград, они лились из ее ангельского ротика, орошая его лицо брызгами слюны.
— Ты обещал, что придешь завтра вечером! Так бы и отсекла твою башку, мистер! Возможно, скоро у тебя настанут очень тяжелые времена, ты увидишь! Где мои деньги? Я тебя, ублюдок, спрашиваю, где?! — Маленькая ручка, ароматизированная сандаловым маслом, мелькала у него перед самым носом. — Деньги, спрашиваю, где?
— Они спрятаны в моем бюстгальтере, — спокойно ответил Энни, глядя на женщину тем хитро-вожделенным взглядом, который в течение сорока лет помогал ему вести и постоянно выигрывать «битвы» с женщинами. («Битвы» — иначе не скажешь: Энни был слишком стар и грешен, чтобы дурить себя сентиментальными иллюзиями «любви» и «дружбы».)
— Не смей меня дурачить! Раньше ты меня дурачил, теперь я из тебя сделаю дурака! Люблю всякие шутки устраивать. Однажды проснешься, а твой член уже отрезан и засунут тебе в рот, понял, Энни! Да-да, так и будет!
Женщине очень понравилась нарисованная ее воображением картина, и она непроизвольно и совершенно очаровательно улыбнулась. Энни воспользовался этим и проскользнул мимо нее в хорошо знакомую ему комнату, задев пышные груди женщины.
— Очень хорошо, — пробормотал он, окинув взглядом шелковые драпировки, закрывавшие грязные стены.
Крошечная зеленая лампа таинственным светом высветила ухмылку на лице Энни. Он опустился на прогнувшуюся под ним кровать и со вздохом глубокого удовлетворения развалился на ней.
— Ну и когда же ты начнешь шутить?
— А я уже начала. — Ум Юмми (так звали женщину) был быстрым и острым, как нож скорняка.
Она знала, что Энни теперь потребует еды. Его поведение, по мнению Юмми, определялось желудком, независимо от того, был ли он пуст или набит под завязку, а мыслил он, как ей казалось, исключительно членом. Следует помнить, что люди, сталкиваясь с Энни, считали его человеком непредсказуемым. Так что этой женщине нельзя было отказать в проницательности.
— Послушай, детка, я голоден.
— Единственно, чем я могу
— Ну что ж, дорогая, дай мне тогда порцию яда и бутылку шнапса. Ну, быстрей!
Энни усмехнулся, утопая в тени многочисленных складок полога кровати.
— Юмми, неужели ты меня не накормишь? Придется мне откусить большой кусок от твоей аппетитной попки, дорогая. — После каждого слова он причмокивал.
На родном филиппинском Юмми подумала: «Этот бездельник неисправим. Он единственный, от кого мама и богиня Тсаи-ах-Миу советовали держаться подальше». Юмми закрыла дверь и фривольной походкой направилась к кровати. Подойдя вплотную, она остановилась и посмотрела на Энни одновременно милостиво и с отвращением. Так она предпочитала смотреть на мужчин, когда оставалась с ними наедине. Протянув руку, она дернула за шнурок звонка.
Большой палец, подобно уставшей бабочке, опустился на бедро персикового цвета, выступающее из разреза чонсама.
— Убери свои грязные руки, — прошептала Юмми.
— Принцесса, я могу все объяснить.
— Убери свои грязные, вонючие руки!
— Моя маленькая Принцесса, крошка Юмми, я так сильно скучал по тебе. Руки у меня чистые, ногти отполированы. Знаешь, я никогда не встречал девушку, которая пахла бы так же вкусно, как ты. Будучи на Яве, я повсюду искал духи, как у тебя. Но я понял, что дело не в духах, так вкусно пахнет твое тело. Юмми, скажи мне что-нибудь приятное. Я проплыл две тысячи миль, чтобы услышать от тебя именно приятные слова. Я так устал!
Энни сделал паузу, но его пальцы все так же мягко продолжали ласкать бедро Юмми сквозь разрез чонсама, специально придуманный для таких ласк. Затем рука его переместилась на женский локоть.
— Я так устал. А потом увидел тебя, детка. И усталости как не бывало.
Кровать скрипнула, ее старые пружины запели, когда Энни чуть приподнялся и на голодный желудок приступил к действию. Резким движением своей сильной руки он распахнул чонсам шире, полностью обнажая гладкое, как шарик масла, бедро. Женщина не сделала никакого движения, но ее ноги каким-то образом раздвинулись, мышцы расслабились, словно ее тело стало невесомым. Казалось, она превратилась в связку воздушных шаров, свободно парящих в затхлом воздухе комнаты. Очевидно, игривое прикосновение языка Энни к внутренней стороне ее левого колена на какое-то время обеспечило ей равновесие перед неминуемым падением.
Но она не упала, а плавно осела. Пальцы левой руки Энни играли каждый свою «мелодию», перебирая нежные складки ее «киски», а правой рукой он подхватил ее снизу, и она опустилась на широкий живот Энни, нижние мышцы которого мгновенно расслабились, обеспечивая Юмми комфортное возлежание на его кельтской плоти. Женщина что-то неясно пробормотала. Возможно, это была молитва, обращенная к одной из ее богинь, а быть может, и угроза.
В комнату вошел мальчик с искусно набеленным и накрашенным лицом, в зеленой просторной рубахе и таких же просторных штанах, с необычно длинными, гладко уложенными волосами и явными повадками гомосексуалиста. Юмми уже успела полностью раздеться и восседала верхом на Энни. Она расстегнула все пуговицы на его рубахе и штанах, а он лежал, наполовину открытый теплому воздуху и ее прохладным рукам, похожий на огромную влюбленную рыбу, символически разрезанную вдоль всего тела пальцами восточной русалки. Энни хрипло попросил мальчика принести ему какой-нибудь еды и пару бутылок пива «Циндао».