Тигр Железного моря
Шрифт:
Мадам Лай, должно быть, поняла его состояние, но тем не менее сказала:
— Я уверена, у вас есть и дочь.
Энни зевнул:
— Думаю, что есть. Конечно, я могу и ошибаться. Сейчас ей должно быть четыре года. — Неожиданно тяжелые чувства рассеялись. Ощущая на себе взгляд мадам, он желал удержать состояние отрешенности от этой болезненной темы и вдруг почувствовал, что его захватила волна эмоций.
— Где ваш дом? — спросила она. — Где ваша женщина?
— Корабль — мой дом и моя жена. Я ведь моряк.
—
— В Америке. Случиться оказаться в Сан-Франциско, можете разыскать ее.
— Я никогда не буду в Америке. — Она прямо смотрела ему в лицо. Кто знает, возможно, она чувствовала, что он лжет. Он не был похож на человека, готового рассказать китайским пиратам, где его дети. Но она на него не злилась.
Если бы кто-нибудь надумал сейчас спросить у Энни, что он чувствует к мадам Лай Чойсан, он ни за что не сказал бы правду. Скорее всего чего-нибудь придумал, как это за ним водилось. Пока мысль не приобретала в его мозгу конечное содержание, он позволял себе бесконечные импровизации, подчас не имеющие ничего общего с реальным положением дел. Конечно, иногда его фантазия вторила действительности с пугающей ясностью. Так что, главное, Энни не доверял ей. Это он знал наверняка.
— Сейчас у вас в голове мысль: «Я ей не доверяю».
— И да и нет, — сказал Энни.
— Есть одна вещь, которая связывает нас. Помимо жадности. Это клятва на крови. Однако нас связывает еще и… любовь!
Ее прямота застала Энни врасплох. Он не знал, что сказать.
— У нас с вами одинаковая любовь к морским глубинам. Как и вы, я не люблю великие реки, не люблю и землю. Я люблю только море.
— Мне говорили, что у китайцев нет конкретного слова «любовь», — оправился от растерянности Энни.
— Это неправда и глупость. Существует много слов, обозначающих любовь.
Слушая ее, Энни изучал дно чайной чашки.
— Что начертано в вашей судьбе, капитан Долтри? Что ждет вас в будущем?
— Похоже на пепел.
Служанка мадам Лай спала на полу, свернувшись калачиком. Хозяйка уже намеревалась толкнуть ее босой ногой, но Энни остановил ее:
— Я не хочу больше чаю, дорогая.
— Что значит «дорогая»?
— Это всего лишь такой оборот речи.
Пусть поразмыслит над этим казусом, решил Энни, пожирая ее глазами. По крайней мере, он так сказал себе: «Энни, ты пожираешь глазами эту китайскую куколку». И тут же она представилась ему чем-то съедобным, аппетитным. Понравились бы ей такие мысли Энни? Скорее всего нет. Хотя слово «куколка» как раз могло бы и понравиться. С другой стороны, она отлично знала, что излучает своего рода животный магнетизм. Нет, даже рукотворный магнетизм, ведь, по сути, она была красивым механизмом, обладавшим устрашающей способностью все рационально взвешивать, чувствительным механизмом под высоким напряжением. Ее движения отличались быстротой и повелительностью, но в
Карта, лежавшая на полу, загнулась со стороны Энни. Мадам Лай Чойсан, наклоняясь над картой, взяла его башмак и прижала скрутившийся край.
— Подержите этот угол, пожалуйста, — велела она Энни.
Он сделал, как она велела. От нее исходил сухой острый запах — пряная смесь натуральных и искусственных ароматов. Ноздри Энни дрогнули от удовольствия, а член отреагировал в унисон. Одеяло заметно наморщилось, и хотя Энни поерзал ногами, чтобы скрыть происходящее, это не очень-то помогло. Казалось, мадам Лай смотрела прямо на то самое место, но она притворилась, будто ничего не заметила.
Энни чувствовал, что сейчас ни о чем не нужно говорить. Она тихо сидела подле него, с восхищением глядя на карту, словно на произведение искусства. Ее спина была очень близко, у внутренней стороны его правого колена. Он лежал на левом боку в своей любимой позе пирующего древнеримского патриция.
— Да, — наконец произнес он, — когда находишься в море, не нужно ничего решать. И никто не доставляет тебе беспокойства. Ну, если не считать тех моментов, когда матушке-природе вдруг придет в голову употребить тебя.
— Что значит «употребить»? — спросила Лай.
— Трахнуть! И ты можешь думать только о том, чтобы оттрахаться и, самое главное, остаться после всего этого в живых!
Изложив эту глубокомысленную сентенцию об ураганах, он плотно обхватил Лай правой рукой так, что ладонь легла на грудь, и, несколько мгновений крепко удерживая ее, обнимал. Тело у нее было маленькое, почти детское. Он разжал руку и свободно положил на ее талию. Женщина могла легко ее сбросить, как паутину. Стоило ей только пожелать.
Но она не сделала этого, сказав:
— Знаете, капитан, такая жизнь, когда ждешь, что матушка-природа оттрахает тебя, кажется мне бессмысленной.
В этой фразе было нечто интригующее. Она позволила себе говорить в той свободной и вульгарной манере, в которой китайцы могли разговаривать с друзьями, близкими родственниками или с людьми на улице. Это был язык огромной важности, насыщенный не только грубыми, непристойными выражениями, но и возвышенными образами, метафизическими метафорами.
— Ах, мадам Благоденствие, я вовсе не считаю такую жизнь бессмысленной, — возразил Энни. — У меня есть пианино, и… — Возникла пауза, бессмысленная, как потуги импотента. — И свобода. Я живу лучше многих, хотя и не лучше всех. Если вы посмотрите вокруг, то наверняка увидите: люди нагородили черт знает что и называют это жизнью. То, что я делаю, не кажется мне таким уж плохим. Я делаю это для себя. В море следы не остаются.
— Конечно не остаются. Вода — не песок, — согласилась она. — Вода как зеркало.