Тигриный лог
Шрифт:
– И я… могу говорить с ней, всё зная? – уточнил ещё раз Мин.
– Можешь, - развернулся к козе Хенсок, завершая свой утренний труд.
– И касаться?
– Ты можешь делать с ней всё, в рамках приличий и обучения, - покосился на него старик. – И не больше. Вот за большее – проводы за ворота. Грехи монахов даже в умах недопустимее, чем маленькие нарушения в быту.
На этой строчке, как по заказу, нарисовался
– Ты можешь идти, мой мальчик, - обратился Хенсок к Мину и тот, так и не догрызя до сердцевины плод энигмы с ключом от неё в косточке, в подвешенном состоянии вышел из хлева. Лео повторил движение глаз ушедшего: посмотрел ему в спину, потом на меня, потом на лысовато-седовласого старейшину. Ясно, что войдя на пикантном «грехи монахов даже в умах…» нельзя не задаться вопросом, что тут происходило? Хотя, я по себе сужу. Может у нашего брата-привратника и любопытство отшиблено вместе с разговорчивостью? После вчерашнего, когда он отчитал меня, пусть и косвенно, не хотелось лезть и выяснять. Позже. Когда отойду от шикарных впечатлений от его нравоучения в совокупности с теми, что произнес Сандо. Моё-то любопытство при мне!
Но Лео ничего не спрашивал. Он просто стоял и ждал, когда Хенсок велит ему забрать ведро. Так, а я-то почему до сих пор здесь? Я же готовлю завтрак!
– Учитель, я пойду…
– Да-да, подожди, пойдете с Лео вместе, вам всё равно по пути, - через минуту управившись с козой, он отпустил нас восвояси и мы, немые и угрюмые, потащились в сторону кухни.
– Лео… - начала я, приволакиваясь рядом. Он не тормозил и не оглядывался на меня. – А Джей-Хоуп, ставший формально привратником, он будет нас охранять? Или только в том случае, если ты уйдешь?
– Он примется за свои обязанности с этой субботы, - скупо вымолвил молодой человек.
– Но в субботу же сбор хурмы? – он пожал плечами. – Ты пойдёшь с нами? Вместо него?
– Вряд ли.
– Подожди-подожди. Уж не хочешь ли ты сказать, что в субботу ты… уйдешь? – почему-то меня испугала эта мысль. Что бы ни творилось этот месяц в Логе, как бы себя кто ни вел, я всегда знала, что где-то рядом есть Лео, и если что – он подоспеет вовремя, уладит конфликты, его можно позвать и он – Черный плащ! – придёт на помощь. Не потому, что он был круче Хана – я не эксперт, судить в этой области, - а потому, что знал, кто я, и с ним можно быть откровенной. Он затянул с молчанием, и я занервничала. – Ведь не уйдёшь же? Лео!
– Мне показалось, - остановился он и, не глядя на меня, а куда-то в бок, робко и чуть неспокойно. – Что ты хочешь, чтобы я ушел, - Я открыла рот. Да ты ж мой проницательный! Возьми с полки пирожок. Но почему я одновременно с этим поняла, что не хочу его ухода именно сейчас? Я-то ещё здесь. И пусть Хенсок «нанял» меня для вытравливания этого вцепившегося в Каясан зверя, но я пришла сюда за разоблачением нарушителя моего покоя, и мне нужен комфорт и безопасность,
– Мне… не столь важно, уйдешь ты или нет, - слукавила я, подойдя к нему ближе. Он держал тяжелое ведро на вытянутой вниз руке, но, похоже, его это ничуть не тяготило. – Я просто хочу немного растормошить тебя. Ты… слишком в себе. Грустный и несчастный. А разве веселье плохо для буддиста?
– Я не несчастный, - ещё печальнее произнес Лео. Да, именно таким тоном об этом сообщают! Нет, я бы даже не назвала это печалью. Это глубокий и неискоренимый флегматизм, безветрие на эмоциональных полях, неурожай гормонов счастья. Да и некоторых других, судя по всему.
– Тогда почему ты не бываешь весёлым?
– Бываю.
– Я не видела, - упрямо скрестила я руки на груди. Лео развернулся и пошел дальше. Надо было ожидать. Не спорить же он будет. Это невиданная экзотика для нашего тигролюба. Он закончил путь, как обычно, у печки, возле которой развернулся, тряхнув густой челкой темно-блестящих волос. Когда она падала ему на глаза, они выглядели немного загнанными и плутающими. Лео одернул рукава, мелко суетясь вокруг оси, будто подготавливаясь к чему-то. Так водят задом кошки перед прыжком. И вот, оно созрело:
– Жизнь не состоит из одного смеха. – выскоблил изнутри себя монах, тотчас придя в смятение, что меня надо обойти и выйти отсюда, но я предусмотрительно перекрыла собой весь промежуток между столом и печью.
– Из одного него – нет, но это не значит, что он в ней должен отсутствовать! Чего плохого в том, чтобы расслабиться и пошутить с друзьями? Ты с твоими прежними приятелями болтал, бегал, играл? – молчание.
– Ты же запросто можешь сдружиться с кем-то из новичков! Вот, Сандо… Конечно, он тоже не тот, кто склонен к юмору…
– Иногда… - тихо пролепетал Лео. Я моментально заткнулась, чтобы не разрушить эту попытку. – Иногда… самую большую боль… причиняют те, кто много смеётся, - Лео посмотрел мне в глаза. Когда он говорил особенно неслышно, его губы сводились в маленький кружочек, почти не размыкаясь. От волнения, он облизал губы, и я почему-то сфокусировала своё внимание на этом. – За своим смехом не видно чужих слёз, - спрятав взгляд и ссутулившись, он шаркнул ногой, намекая, чтобы я отошла. – Поэтому я стараюсь не смеяться.
Меня поразило это признание. От затянувшегося родничка до пяточных чакр (и ладно, что таких нет в природе). Просто через всё моё тело прошёл разряд, очередное открытие, принявшееся меня засасывать в пучину восторга этим созданием. Я вновь осознала, что причина идёт откуда-то из раннего детства и прежней жизни, до монастыря, но он говорил и о другом. Он не смеётся, понимая, что на душе многих мальчишек тяжесть и горечь. Он не смеётся, чтобы не оскорбить чужого горя. Он не смеётся, не только потому, что кто-то жестокий, видимо, много смеялся над ним когда-то, но и потому, что ему не хочется быть жестоким самому. «За своим смехом не видно чужих слез» - повторила я про себя и отошла, выпустив Лео. Я подумала, что если бы перед нами была вода, а не пол, он бы по ней пошел*.