«Тихая» дачная жизнь

Дьяков Виктор Елисеевич

К удивлению Сурина, сын с прежним угрюмым спокойствием выслушал все его рассуждения. Похоже, он совсем не боялся мести местных пацанов. Да и сам Сурин, удивлялся, что те не сделали этого до сих пор, не собрали кодлу, не подстерегли… На все эти загадки ответ дать мог только Антон и Сурин начал "давить" сильнее:

— Вот что, кончай из себя партизана изображать. Давай говори, что у вас там произошло, не выводи меня из терпения, ну!.. Конкретно, что заставило тебя на них кинуться?

Антон сообразил, что с отцом, как с матерью отмолчаться не получится. Он зашевелил губами, словно хотел что-то сказать… и не мог. Понимая, что отец не отступит, он, наконец, собрался с духом, и тихо произнёс:

— Они… они про маму сказали…

— Что…

про какую маму, — не понял Сурин.

— Какую-какую… нашу… мою! — на последнем слове сын резко повысил голос.

— Не понял… Что сказали? — уже тише, оглядываясь на веранду, спросил Сурин.

— Я не могу это сказать, — ещё тише сказал Антон и покраснел.

— Таак… — протянул Сурин, начиная кое что осознавать в загадочном молчании сына.

— А чего это… почему они сказали-то? — он "зашёл с другого бока".

— Да они тут рядом с нашим забором… ну на пасынках этих, что там валяются, в карты резались. Ну, а мама их прогнала. Они разозлились, а тут я как раз с волейбола на обед шёл. Они меня остановили, ругаться стали, на меня, на маму… ну и сказали… А я им… в общем, подрался, — тихо закончил Антон.

— Так, понятно. Ты потому и матери ничего не сказал?

— Разве я мог ей такое сказать?

— Ну, ей ладно. А мне… мне ты должен сказать. Я должен знать, понимаешь?

Антон ещё ниже, чуть не на стол опустил голову, и, словно проходя сквозь какую-то труднопреодолимую преграду, совсем тихо заговорил:

— Они… они сказали, чтобы я ей передал… ну чтобы она тут не кричала… ещё там что-то, и что мы тут не хозяева улицы и пасынки эти не наши. Ну и это… это уж Володька, старший сын Хромого сказал, чтобы она тут не трясла… — Антон замолчал.

— Не трясла… что не трясла?

— Ни что, а чем… Ну пап, сам что ли не знаешь, как матом ругаются?

— Задом, что ли, — высказал догадку Сурин.

— Про это тоже говорил… но не только. Он ещё хуже сказал.

— Хуже, что хуже… жиром, что ли, животом?

— Да нет, — с досадой, от того, что отец столь недогадлив отреагировал сын. — Тем что ниже.

— Ниже… чего ниже?

— Ну, ниже живота… под ним, — через силу пояснял Антон.

Наконец Сурин понял, что сын просто не может произнести в подобном виде слово, обозначающее ту часть тела матери, из которого он появился на свет.

— Ты им хорошо дал? — теперь уже у Сурина глаза недобро сверкнули.

— Ну… Володьке этому и глаз подбил, и кровь с носу пустил. До сих пор с бланшем ходит. Брату его под дых двинул, и кореша ихнего тоже достал, — уловив перемену в настроении отца, Антон уже чуть не с радостью докладывал о своих достижениях в той драке.

— Ладно… Правильно, что ты матери про это ничего… молодец, — похвалил сына Сурин. — А сегодня пойдём к Хромому. Это дело так оставлять нельзя… поговорим.

Услышанное от сына, сначала очень разозлило Сурина, но постепенно он остыл. Он понимал, что в этом посёлке, так же как и в большинстве подобных населённых пунктах России, заочное словесное оскорбление женщин — дело обычное. Отцы в присутствии детей подобным образом обзывали их матерей. Дети к этому привыкали, для них это являлось обычным часто употребляемым словосочетанием, как бы и не считающимся оскорблением. И в той возбуждённой перепалке они в потоке слов так же привычно упомянули интимное место соседки-москвички, о которой наверняка нелестным образом отзывались и их родители, то есть трясущую различными частями своего слишком раскормленного тела, в том числе и той, что располагалась "ниже живота"…

К соседям пошли уже ближе к вечеру из-за чего отложили начало помывки в бане. Обычно сосед днём пропадая где-то с собутыльниками к вечеру пребывал изрядно под "газом". Но сейчас он смотрелся трезвым. Дом в котором жила семья Хромого, был на две семьи с входами с торцов…

— Можно войти!? — отец и топтавшийся за ним сын оказались в узкой, заставленной какими-то бадьями и бидонами, прихожей.

Сурин успел

уже отвыкнуть от нищеты, что была спутником его жизни в детстве. Барачная грязь, вонь, пьяные мужики, уработанные неопрятные бабы, дёшево одетые, хулиганистые дети… и у всех в глазах голод. Но ему хорошо был знаком такой быт, а вот Антону в подобных жилищах ещё бывать не приходилось. Нет, с детства он тоже не больно "жировал". Пока отец служил да ездил по "горячим точкам", они жили на его ставшую в постсоветское время небольшую офицерскую зарплату и на то немногое, что зарабатывала мать в своей аптеке, ну ещё посылки бабушек… Тем не менее, по материальным меркам русской жизни то было сносное среднее существование в квартире с удобствами. Но то, что он увидел в этой двухкомнатной квартире с печкой… Нет, ему ещё так жить не приходилось. Даже их купленный под дачу дом смотрелся и внешне и изнутри куда лучше. И родители… Антон всегда считал, что у него родители, что надо, и отец, и мать. А эти… Нет, таких позорных родителей дети должны стесняться: отец мало что хромой, так ещё алкаш с трясущимся подбородком. Его отец рядом с таким — добрый молодец, хоть и воевал и ранен был. Ну а матерей вообще рядом нельзя ставить — никакого сравнения. Эта измождённая старуха с тусклым печальным взглядом… Нет мама даже тогда, когда сильно похудела, переживая за уехавшего в Чечню отца, когда ей кусок в горло не лез, смотрелась красавицей, а уж теперь тем более, когда она не переживает и "кусков" много, и поглощаются они в охотку. Антон не мог уразуметь, почему эти люди живут так плохо…

— Добрый вечер… извините за беспокойство… у нас к вам есть разговор, — сразу без прелюдии обратился Сурин к главе семейства.

При этом обитатели убогого жилища вопросительно и напряжённо уставились на неожиданных гостей. Сцену затянувшегося, не совсем дружелюбного разглядывания разрядила хозяйка:

— Ой, да что же вы стоите в дверях? Проходите. Хорошо, что вы к нам вот так… А то уж который год соседствуем и не зашли ни разу…

Неприглядная, но по всему доброжелательная хозяйка стала уговаривать немного подождать и поужинать с ними. Но Сурин, с трудом сдерживая гримасы от нездорового духа, исходящего из недр этого жилища, вежливо отказался:

— Спасибо, но мы… вы извините, но нам хотелось бы поговорить, как бы это… с вашим мужем и сыновьями.

Хозяйка испуганно-непонимающе взглянула на хмурого, явно испытывающего какую-то внутреннюю боль мужа, на виновато прячущих глаза детей…

— Ладно… ступай на кухню, вишь людям нам что-то сказать надо, — довольно бесцеремонно "осадил" жену хромой, и та, прижав ладонь ко рту, и с выражением обычно предваряющим рыдания, попятилась из комнаты.

— Вот что Коль, — Сурин хоть и не был до сих пор тесно знаком с соседом, но его имя знал и потому заговорил без промежуточных церемоний, — ты в курсе, тут третьего дня наши пацаны подрались?

— Что?… — Хромой перевёл сумрачный взгляд с Сурина на сыновей, и те, стоя рядом, словно под тяжестью его взгляда стали ёжится и как будто уменьшаться, вростать в пол… особенно старший, у него явно подгибались колени.

Антон изумился, он не ожидал, что эти пацаны-оторвы так боятся своего отца-инвалида. Сурин, напротив, остался доволен этим обстоятельством, ибо ожидал обратного, что в этой семье царит анархия, и мальчишки не в грош не ставят родителей. Нет, в этой семье имелся настоящий глава, хоть и не очень положительный, но, похоже, пользовавшийся непререкаемым авторитетом.

— Ты Коль так на своих ребят не смотри. Они тут… в общем вина тут поровну и синяки тоже. Я не разбираться пришёл, а мирить наших парней. Зачем нам эти разборки, тем более рядом живём. С этими словами Сурин извлёк из глубокого кармана бутылку "Гжелки", которая до сих пор хранилась у них на "всякий случай". — Я думаю нам с тобой надо выпить за знакомство, правда с опозданием, ну и за то, чтобы наши пацаны друг-дружку больше не лупили. Пусть руки пожмут и на этом инцидент исчерпан. Как думаешь?