Тихая музыка за стеной (сборник)
Шрифт:
«Как хорошо», – подумал Зверев. Что хорошо? А все. Всё, что в нем и вокруг.
Последнее время он ничего не замечал. Не хотел замечать. Было все равно. Он жил, насытившись днями, и ему было не страшно умереть. Он был равнодушен к жизни. Жил по привычке жить. А сейчас он шел и видел, и слышал, и ощущал. Жизнь врывалась в него через глаза, через дыхание.
Подошел и поцеловал Аду. Погрузил лицо в ее волосы, как в букет полевых цветов. Постоял, подышал. Он дышал ею в прямом смысле слова.
Вошли
На картине – Ада. Глаза – прозрачные сферы. Изображение – стереоскопическое. Ощущается пространство, объем. Как это возможно написать? Такое под силу только над-человеку, сверхчеловеку. И вот он в ее доме, рядом. Стоит, как обычный, среднестатистический. Не знает себе цены. Нет. Не знает.
Ада смотрела на Зверева с восхищением, и он под ее взглядом становился моложе, смелее, талантливее. Хорошо!
Нашли место рядом с окном. Зверев достал из кармана дюбель и гвоздь в пакетике. Запасся. Ада принесла дрель. Зверев ловко просверлил в стене дырку, загнал в нее дюбель и вбил гвоздь. Он это умел. Сколько на своем веку он этим занимался: дома, в мастерских, на выставках.
Картину повесили, и показалось, что она была тут всегда. И невозможно себе представить, что когда-то ее не было.
На противоположной стене висела фотография умершего мужа. Звереву показалось: где-то он видел это лицо. Точно видел. Но вот где…
Кухарка забегала туда-сюда, ставила на стол тарелки.
Зверев ел мало и не понимал, зачем так много тарелок. Но когда сели, когда запах ударил в лицо – осознал, как восхитительна именно разнообразная еда: закуска, первое, второе, двадцать второе.
Жизнь была организована на высоком уровне. Пять звезд. Комфорт – как стиль и способ жить.
Зверев еще раз пожалел об упущенных возможностях. На что тратил деньги? Почему не копил? Правда, он создал свой мир: картины, скульптуры – духовные ценности. Незнакомые люди смотрят и восхищаются. Получается, он угождал незнакомым людям.
После еды перешли во двор. Сели в шезлонги.
Над головой качались верхушки деревьев. Сами деревья – высокие, величественные. Мощные корни выступали из земли. Нет лучшего скульптора, чем природа.
Воздух напоен хвоей. Дышишь, будто пьешь воду из родника. Его московская мастерская стояла на Садовом кольце. Шум и выхлопные газы – как в открытом цеху. Невозможно открыть окно.
– Не хочется уходить, – сознался Зверев.
– А вы не уходите, – отозвалась Ада. – Оставайтесь.
Зверев остался.
Как-то само собой разумелось, что он остался у Ады навсегда. Как картина на стене. И невозможно себе представить, что когда-то его не было.
Когда складывается – складывается сразу. Или – никогда.
Обошлись без пышных слов. Предложение руки и сердца сделала судьба.
Первое
В этот период Зверев работал как никогда.
Ада перестроила чердак, сделала там мастерскую, чтобы в доме не воняло красками. Мансарда получилась – стильная, деревянная, не хуже парижской. В крыше – окно. В окне облака.
Можно задуматься, устремив глаза в небо. Ничто земное не отвлекает и не оттягивает.
Ариадна каждый день уезжала по делам. Увозила с собой воздух. Без нее не дышалось. Но вот она приезжала. Он слышал, как хлопала во дворе дверца машины, и его пронзала мгновенная радость. Он спускался вниз, стараясь не показывать эту мальчишескую радость, но Ада видела и то и другое: и радость, и сдержанность. И сама отвечала тем же. Она была счастлива, что возвращается не в пустой дом. Ее ждут и ей рады. И ждет не какой-то «блин», а человек-праздник. Все, что он говорил, всегда было значительно и интересно. Общаться с интересным человеком – это не меньше, чем есть качественную еду. Общение – это и есть еда, только духовная.
Они давали друг другу то, что не хватало каждому.
И было невозможно себе представить, что еще совсем недавно они не знали друг друга и жили каждый сам по себе.
По вечерам вместе смотрели телевизор, привалившись друг к дружке. Комментировали. Им нравилось одно и то же и не нравилось одно и то же.
У Вознесенского есть строчки: «Ты поставила лучшие годы, я – талант». Годы Ариадны не были лучшими. Но женские силы играли в ней не убывая. Она чувствовала себя молодой. И Зверев совершенно не помнил о своем возрасте.
Забегала Мирка. Смотрела на сладкую парочку. Спрашивала с издевкой:
– Ну что, поздняя любовь?
– Любовь не бывает поздняя или ранняя, – возражала Ада. – Просто она есть или нет.
– Взрослая любовь, – уточнял Зверев.
Мирка завидовала. У Ады было три мужа, а у нее – ни одного.
– Жаль, что мало осталось, – вздыхала Мирка.
– В каком смысле? – напряглась Ада.
– В том смысле, что финишируем. Мы же не будем жить триста лет, как черепахи.
– В Японии продолжительность жизни девяносто лет.
– Они едят рис и морепродукты, – напомнила Мирка.
– И мы тоже будем есть рис и креветки. Так что у Валюсика впереди еще двадцать пять лет.
Зверев помолчал, потом сказал:
– Но ведь это так мало…
В прежние времена Зверев не дорожил жизнью. Ему было нечего терять. А сейчас – есть что терять. Сейчас ему дорог каждый день и каждая минута.
Страшно умирать – вот расплата за позднюю любовь.