Тихая пристань

Абатуров Константин Иванович

Выехав в поле, Кузя все же подхлестнул Гнедого:

— Давай-ка, давай поторапливайся!

И вдруг он увидел впереди на дороге девушку. Закрываясь от ветра рукой, она мелкими, неровными шагами отмеривала путь. Догнав ее, Кузя натянул вожжи.

— Эй, садись, подвезу!

Девушка оглянулась. Вот те раз: незнакомая! Высокая, тоненькая, в шубке, пуховой шапочке. На лоб спадали заснеженные завитки волос, блестели крупные черные глаза. Глянул Кузя и застеснялся. А девушка улыбнулась.

— Значит, можно?

Он вспушил в пошевнях рядом

с собой сено, и она села. Тотчас же попросила быстрее гнать коня, потому что озябла, и спросила, неужели ему не холодно?

— Я тепло одет, — ответил он, пряча в сено огромные подшитые валенки с отцовских ног и поправляя тулуп, сползавший с плеч.

На бегу из-под копыт лошади летели комья снега, колючего, холодного. Девушка прятала лицо в воротник, потом прижалась к Кузе. Он встрепенулся и распахнул тулуп.

— Давайте под овчину.

Вскоре дорога свернула в перелесок. Тут было потише, и девушка выпрямилась.

— Теперь посогрелась, — засмеялась она. Усмешка немного косила ее рот, но и это ей, как казалось Кузе, было к лицу. — Кстати, кто же мой ангел-хранитель?

Кузя назвался.

— А я новая гуменская учительница, Галя, — отрекомендовалась она.

Учительница? Кузя сжался: «А я-то, дуралей, к ней по-свойски…»

Галина уловила его смущение, спросила:

— Что вы вдруг притихли?

— Так… — Кузя дернул вожжами. — Отчество вы не сказали…

— Аркадьевна. Но разве это так необходимо?

— Необходимо! — подтвердил Кузя. — Учительниц по-другому не называют.

— А вот и называют, — возразила она и рассказала, как уже в первый день приезда в Гуменки водил ее по домам школьников секретарь сельсовета и, услужливо открывая перед ней двери, говорил: «Сюда, пожалуйста, девушка-Галинушка!»

— Секретарь секретарем…

Учительница поглядела на него сбоку и поежилась.

— А все же холодно. Ветер, уу…

— Ничего, скоро будете дома.

Кузя прикрикнул на Гнедого. А Галина, глядя на склонившиеся над дорогой молодые березы, державшие в протянутых ветвях пригоршни снега, проговорила:

— Мы, северянки, похожи на них. Кажется, у Бунина это:

Над озером, над заводью лесной, — Нарядная зеленая береза… «О девушки! Как холодно весной: Я вся дрожу от ветра и мороза!» То дождь, то град, то снег, как белый пух, То солнце, блеск, лазурь и водопады… «О девушки! Как весел лес и луг! Как радостны весенние наряды!» Опять, опять нахмурилось, — опять Мелькает снег и бор гудит сурово… «Я вся дрожу. Но только б не измять Зеленых лент! Ведь солнце будет снова».

Поглядела вдаль, под горку, о чем-то задумалась. Потом снова повернулась

к Кузе и начала рассказывать, где была, у кого задержалась.

— В сельсоветском клубе хотят новогодний концерт дать. А народу мало, просили меня выступить. Я немного умею петь. Под гитару. Согласилась. А может быть, и вы попробовали бы выступить?

— Не знаю, не приходилось, — признался Кузя. — Мое дело — лес. Там и живу…

— Не страшно?

— А чего? — удивился Кузя. — Мы привыкшие. Работы только многовато. Мне еще и за батю приходится, болеет он.

— А у меня отца нет.

— Умер?

— С войны не вернулся… Жила с мамой в районном городе.

Помолчали.

Впереди, в млечности сумерек, показалась деревня. Большими глыбами чернели дома, сараи, раскиданные по изволоку. И через несколько минут конь на полном маху въехал в Гуменки. Галина, приподняв голову, попросила Кузю повернуть Гнедка к дому с резными наличниками, что стоял в середине деревни, у пруда. Тут, в боковушке, оказывается, и квартировала она.

Выскочив из пошевней, девушка протянула ему руку.

— Спасибо. Теперь я дома. До свидания.

Она поднялась на крыльцо и скрылась за дверью. А Кузя еще стоял, глядя на ступеньки, по которым только что простучали каблуки Галины, на дверь, которая еще слегка вибрировала. Потом натянул вожжи и тихо поехал обратно, к своему кордону.

II

Утром опять отправился в урочище. Опять долго там задержался. И в следующие несколько дней пропадал все там же. Но на обратном пути обязательно задерживался у поворота на Гуменки и глядел на огоньки, желтыми светлячками горевшие в деревне. Среди них находил и огонек в боковушке учительницы.

Тянуло его в Гуменки, но что-то и останавливало. Да нет, он знал, что Галина Аркадьевна такая красивая и образованная, а он, Кузя Восьмухин, недоучка — восемь классов только. И собой не вышел. Лицо будто закапано рыжей краской — все в веснушках, проклятые, даже зимой не сходят. Хорошо брату Леониду, он и статью взял, и ученостью — скоро институт окончит.

Но как-то Кузя раньше обычного вернулся домой и вечером собрался в Гуменки. Но когда подошел к знакомому дому, вдруг снова заколебался. Может, подумал, она уже забыла о нем. Да и дома ли? Нет, огонек горит. Дома. Помедлив еще, он постучал. Сразу раздвинулась занавеска. Галина увидела его и, накинув на плечи пуховый платок, вышла на крыльцо. В темноте поймала его руку.

— Ой, какая холодная. Проходите. У меня как раз чай вскипел.

— Нет, нет… Там хозяева не спят… — оробел Кузя.

— Но как же?..

— А вы… как тогда… — Он распахнул пальто и мгновенно — откуда только смелость взялась — прикрыл ее полой.

— Кузьма! Что ты, дорогой, — сказала она, пытаясь высвободиться.

— Не уходите, — забормотал Кузя, обрадованный, что она назвала его «дорогой» и обратилась на «ты». — Хоть минутку… одну только… Я без вас…

— Кузьма…

— Не уходите, Галина Аркадьевна.