Тихик и Назарий

Станев Эмилиян

Совершенный тяжело дышал, по-прежнему теребя рясу.

— В их ликах изобразил ты себя, несчастный! Неужто забыл, что обещал поразмыслить над художеством, служит ли оно спасению человека и будет ли благом такое познание? Вместо того чтобы направить умы к господу и предоставить ему исправление человеков, ты обращаешь их к отчаянию и мраку!

— Но как я стану бороться с грехом, владыка, если он мне неведом?

Тихик сердито замахал руками.

— Разве ты не уразумел, что опасно созерцать грех, ибо начнешь боготворить и его, и самого сатану? Показывал ли ты кому эти образы?

— Никому, владыка. Я пишу по памяти.

— Разведи огонь в очаге и брось в него это глумление над господом

и человеком! И помни: не на тебе, а на мне лежит забота о душах христианских!

— Но как мне забыть те знания, что я приобрел? — смиренно спросил Назарий.

— Знания твои ложны, ибо они преходящи, как преходяще царство дьявола. Истина воссияет после Страшного суда, когда предстанет человек в истинном своем обличье, очищенный от праха земного, — сказал Тихик и перешагнул порог землянки.

В это мгновение солнце разорвало пелену облаков, россыпью алмазов заблистал снег, заснеженная вершина вдали окуталась голубоватыми тенями и, казалось, трепетала в небесной лазури. Лицо Назария просияло, он наслаждался открывшейся взору картиной.

— Чем ты любуешься, брат? — спросил Тихик. — Разведи-ка огонь!

— Светом, владыка, его игрою…

Совершенный обернулся и тоже взглянул на горную вершину.

— Да-а, свет… — проговорил он. — Гм, уверен ли ты, что не есть он также заблуждение, что не обманывает он разум, представляя нам дьявольский этот мир прекрасным? Он прельщает взор и мешает нам различать бога и дьявола.

Назарий молчал, и Тихик принялся срывать со стен липовые доски и швырять в очаг, но вдруг увидал портрет Ивсулы. Он взял его и вышел за порог, чтобы получше рассмотреть.

— Я унесу этот лик. Прежде чем провозгласить ее верной, поразмыслю над тем, что углядел ты в нашей сестре, — произнес он, а когда Назарий развел в очаге огонь и липовые доски вспыхнули, тотчас же удалился.

Назарий был убежден, что Совершенный тайком улыбается под своим покрывалом и что в улыбке его скрыто довольство. Поймет ли Тихик, что Ивсула по воле демонов пришла к нему? И неужели он никогда не догадается, что и еретиками он правит через сокрытых в них демонов? Праведники, те не нуждаются ни в правителях, ни во владыках… И если свет есть заблуждение, тогда человек — лишь несчастная тень на сей земле…

Липовые доски трещали, языки пламени лизали сырые стены, в землянке стало теплее. Назарий опять пребывал в одиночестве, охваченный новыми думами.

"У каждого свой бог, и это разъединяет людей не в меньшей мере, чем дьявол. У меня был свой бог. Тоже художник, как и я. Но может ли мой бог быть истинным богом или всего ближе стоять к нему? — размышлял он. — Как знать… Если я излишне усердствую, чтобы художеством глубже проникнуть в суть истинного бога, он покарает меня безумием. Но кто остановит меня, если я сам не могу себя остановить?.. — Жаль ему было своих творений, но, подумав, он сказал себе:- Я сжигаю свои прегрешения. Пусть они навсегда умрут в моей душе, испепеленные живущей во мне любовью".

7

Сколь хитро поступил всевышний,

лишив нас возможности познать самих себя.

При каждой встрече с Назарием Тихик заглядывал в иной, мерзкий мир, где обитал дьявол. Правда, Тихик ощущал его и в себе самом, но противоборствовал ему, а Назарий, хотя и признавал свои заблуждения и обещал отказаться от художества, продолжал писать. Ему даже и на ум не приходило изменить свое художество так, чтобы оно служило поощрению христиан и спасению души их. Можно ли ожидать от человека, ищущего красоту даже и в самой преисподней, что он станет истинным христианином? "Делает вид, будто соглашается со мной, а людей изобразил скотоподобными", — размышлял Тихик по дороге в свой покой. Липовая доска, спрятанная

под рясой, смягчала его негодование. Тихик горел желанием поскорее вглядеться в девичий образ; еще в землянке, едва только взглянув на него, он уловил в этом лице нечто новое и тревожащее. Всякий раз, когда он видел хлопотавшую у него в покое Ивсулу, сердце его сжималось, и Тихик говорил себе, что ее пребывание здесь рано или поздно окончится грехопадением. Словно сам дьявол засел в его душе для того, чтобы жечь ее пламенем сладострастия. Опасность была явной, Совершенный видел ее, сознавал, что ему следует отослать Ивсулу, но медлил с этим, потому что она не подавала к тому повода. Ивсула усердно заботилась о пропитании Тихика, подметала и мыла полы, следовала за ним повсюду, гордясь тем, что удостоена такого доверия и чести, исполненная величайшего почтения к его особе.

По утрам, прежде чем взяться за дела, она опускалась перед ним на колени, чтобы он благословил ее и очистил от ночных помыслов. Тихик возлагал на девичью голову руки, ощущал пушистые, мягкие как шелк волосы, умилявший его круглый, как у ребенка, затылок, и его пальцы с трепетом гладили ее волосы, воровски сбегали к щекам и ласково касались их. Ивсула наклоняла голову, благоговея перед этим священнодействием, и, когда руки Совершенного прикасались к ее нежной шее, терпеливо ждала ниспослания благодати. Тихик намеренно читал молитвы не торопясь, чтобы продлить очищение, напряженно вслушивался в исповедь своей приближенной, с жадностью ожидая ее греховных признаний.

Он брал ее за руки, помогал подняться, и ее озаренное счастьем лицо было так близко от его лица, что он чувствовал ее дыхание. Но когда она видела сквозь отверстия в покрывале горящий пламень его глаз, на щеках у нее выступал румянец — то была стыдливость женщины, оставшейся наедине с мужчиной, и Тихик укреплялся в мысли, что неминуем день, когда Ивсула, отделив в своем сознании Совершенного от мужчины, будет его…

Он сел за стол, и пока его приближенная гремела горшками и мисками в тесной пристройке, отведенной для стряпни, он вынул из-под рясы портрет, и при первом и взгляде сердце у него оборвалось, дыхание замерло. Ивсула на портрете была не такой, какою он знал ее и ежедневно видел. Назарий изобразил ее с широко открытыми глазами, тревожно устремленными в глубь себя самой. В их зеленовато-сером сиянии витала незримая тень, придавая им выражение страдальческое и непреклонное. Из-под темных бровей посверкивали жестокие искорки, женственный рот плотно сомкнут, в уголках затаилась гордыня.

"Этот богомаз видит в человеке одну лишь греховность. Ивсулу тоже не пощадил, сын дьяволов, — подумал Тихик, столь же возмущенный, сколь и обрадованный, ибо, если Ивсула и впрямь такова, она не устоит перед соблазном. — Не она это, незнакома мне эта женщина. Но отчего она так настаивает, чтобы каждое утро я ее исповедовал? Будь она непорочна, она бы не жаждала исповедей и очищения. Или, возможно, не поверяет мне всего, притворяется благочестивой, мечтая стать Совершенной, подобно Каломеле…"

Ему вспомнилось, что с того дня, как он приблизил Ивсулу, у нее изменилась походка-она ступала горделиво, поводя плечами так, что русые косы скользили по плечам. Однако это свойственно любой пригожей девушке. "Прельстился Назарий ею и переусердствовал", — продолжал лукавить Тихик, разглядывая портрет и борясь с сомнениями. Неужели дьявол снова устремляет к такой женщине его мужскую страсть? "Не допусти падения моего, господи, изгладь из памяти окаянную Каломелу, мою безрассудную любовь, вразуми слугу своего. Не подобает мне любить таких. Лучше полюбить ту толстуху, она из числа простых рабынь твоих. Изгони из меня дьявола, не то проклятый художник окажется прав", — молился Тихик, прислушиваясь к тому, что происходит на кухне.