Тихий Дон (Книги 3 и 4)

Шолохов Михаил Александрович

– Пойдемте, ребята, ну его к черту! Не тронь - оно вонять не будет! добродушно посмеиваясь, проговорил один из казаков, не принимавших участия в разговоре.

Ругаясь, грохоча смерзшимися сапогами, казаки толпой вышли в сени. Григорий сурово приказал хозяину:

– Не смей открывать двери! Постучат и уйдут, а нет - разбуди меня.

Верхнечирцы, проснувшиеся от шума, вполголоса переговаривались.

– Вот как рухнулась дисциплина!
– сокрушенно вздохнул один из стариков.
– С офицером и как,

сукины сыны, разговаривают... А будь это в старое время? Их бы на каторгу упекли!

– Разговаривают - это что! Видал, драться намерялись! "Дать ему взбучки?" - говорит один, этот, нерубленная тополина, какой в башлыке. Вот враженяки, какие отчаянные стали!

– И ты им это так простишь, Григорий Пантелевич?
– спросил один из казаков.

Укрываясь шинелью и с беззлобной улыбкой прислушиваясь к разговору, Григорий ответил:

– А чего с них возьмешь? Они зараз ото всех оторвались и никому не подчиняются; идут шайкой, без командного состава, кто им судья и кто начальник? Над ними тот начальник, кто сильнее их. У них, небось, и офицера-то ни одного в части не осталось. Видал я такие сотни, гольная безотцовщина! Ну, давайте спать.

Аксинья тихо прошептала:

– И на что ты с ними связывался, Гриша? Не наскакивай ты на таких, ради Христа! Они и убить могут, такие-то оглашенные.

– Спи, спи, а то завтра рано подымемся. Ну, как ты себя сознаешь? Не легчает тебе?

– Так же.

– Голова болит?

– Болит. Видно, не подыматься мне уж...

Григорий приложил ладонь ко лбу Аксиньи, вздохнул:

– Полышет-то от тебя как, будто от печки. Ну, ничего, не робей! Баба ты здоровая, поправишься.

Аксинья промолчала. Ее томила жажда. Несколько раз она выходила в кухню, пила противную степлившуюся воду и, преодолевая тошноту и головокружение, снова ложилась на полсть.

За ночь являлось еще партии четыре постояльцев. Они стучали прикладами в дверь, открывали ставни, барабанили в окна и уходили только тогда, когда хозяин, наученный Григорием, ругаясь, кричал из сенцев: "Уходите отсюда! Тут штаб бригады помещается!"

На рассвете Прохор и Григорий запрягли лошадей. Аксинья с трудом оделась, вышла. Всходило солнце. Из труб к голубому небу стремился сизый дымок. Озаряемая снизу солнцем, высоко в небе стояла румяная тучка. Густой иней лежал на изгороди, на крышах сараев. От лошадей шел пар.

Григорий помог Аксинье сесть в сани, спросил:

– Может, ты приляжешь? Так тебе ловчее будет.

Аксинья утвердительно кивнула головой. Она с молчаливой благодарностью, взглянула на Григория, когда он заботливо укутал ей ноги, прикрыла глаза.

В полдень, когда остановились в поселке Ново-Михайловском, расположенном верстах в двух от шляха, кормить лошадей, Аксинья уже не смогла встать с саней. Григорий под руку ввел ее в дом, уложил на кровать,

гостеприимно предложенную хозяйкой.

– Тебе плохо, родимая?
– спросил он, наклоняясь над побледневшей Аксиньей.

Она с трудом раскрыла глаза, посмотрела затуманенным взором и снова впала в полузабытье. Григорий трясущимися руками снял с нее платок. Щеки Аксиньи были холодны как лед, а лоб пылал, и на висках, где проступала испарина, намерзли сосульки, К вечеру Аксинья потеряла сознание. Перед этим она попросила пить, шепнула:

– Только холодной воды, снеговой.
– Помолчала и внятно произнесла: Кличьте Гришу.

– Я тут. Чего ты хочешь, Ксюша?
– Григорий взял ее руку, погладил неумело и застенчиво.

– Не бросай меня, Гришенька!

– Не брошу я. С чего ты берешь?

– Не бросай в чужой стороне... Помру я тут.

Прохор подал воды. Аксинья жадно припала спекшимися губами к краю медной кружки, отпила несколько глотков, со стоном уронила голову на подушку. Через пять минут она бессвязно и невнятно заговорила, Григорий, сидевший у изголовья, разобрал несколько слов: "Надо стирать... подсиньки добудь... рано..." Невнятная речь ее перешла в шепот. Прохор покачал головой, с укором сказал:

– Говорил тебе, не бери ее в дорогу! Ну, что теперь будем делать? Наказание, да и только, истинный бог! Ночевать тут будем? Оглох ты, что ли? Ночевать, спрашиваю, тут будем или тронемся дальше?

Григорий промолчал. Он сидел сгорбясь, не сводя глаз с побледневшего лица Аксиньи. Хозяйка - радушная и добрая женщина, - указывая глазами на Аксинью, тихонько спросила у Прохора:

– Жена ихняя? И дети есть?

– И дети есть, все есть, одной удачи нам нету, - бормотнул Прохор.

Григорий вышел во двор, долго курил, присев на сани. Аксинью надо было оставлять в поселке, дальнейшая поездка могла окончиться для нее гибелью. Это было Григорию ясно. Он вошел в дом, снова присел к кровати.

– Будем ночевать, что ли?
– спросил Прохор.

– Да. Может, и завтра перестоим.

Вскоре пришел хозяин - низкорослый и щуплый мужик с пронырливыми бегающими глазами. Постукивая деревяшкой (одна нога его была отнята по колено), он бодро прохромал к столу, разделся, недоброжелательно покосился на Прохора, спросил:

– Господь гостей дал? Откуда?
– И, не дожидаясь ответа, приказал жене: - Живо дай что-нибудь перехватить, голодный я, как собака!

Он ел долго и жадно. Шныряющий взгляд его часто останавливался на Прохоре, на неподвижно лежавшей Аксинье. Из горницы вышел Григорий, поздоровался с хозяином. Тот молча кивнул головой, спросил:

– Отступаете?

– Отступаем.

– Отвоевались, ваше благородие?

– Похоже.

– Это, что же, жена ваша?
– Хозяин кивнул в сторону Аксиньи.