Тихий Дон (Книги 3 и 4)
Шрифт:
Мишка, с деланной беззаботностью улыбаясь и явно заискивая, сказал:
– И на что это тебе было знать, Дуняшка? Это дело не бабье. Нехай оно это имение - лежит, оно, девка, в доме не лишнее.
– А к чему ты его в хату приволок? Ты же законником стал, все знаешь... А за это тебе не прийдется по закону отвечать?
Мишка посуровел с виду, сказал:
– Ты дура! Когда Кирюшка Громов оружие приносит - это Советской власти вред, а когда я приношу - окромя пользы, Советской власти от этого ничего не будет. Понимаешь ты?
Он сделал единственно правильный, по его мнению, вывод: если уж белые недобитки приходят с оружием, то ему надо быть настороже. Он тщательно прочистил винтовку и наган, а наутро, чуть свет, пешком отправился в Вешенскую.
Дуняшка, укладывая ему харчи в подсумок, с досадой и горечью воскликнула:
– Ты все со мной в молчанку играешь? Скажи хоть, надолго ли идешь и по какому делу? Что это за черт, за жизня! Собрался идти - и слова от него не добьешься!.. Муж ты мне или пришей-пристебай?
– Иду в Вешки, на комиссию, чего я тебе ишо скажу? Вернусь, тогда все узнаешь.
Придерживая рукой подсумок, Мишка спустился к Дону, сел в баркас и ходко погнал его на ту сторону.
В Вешенской после осмотра на врачебной комиссии доктор коротко сказал Мишке:
– Не годитесь вы, дорогой товарищ, для службы в рядах Красной Армии. Очень вас малярия истрепала. Лечиться надо, а то будет плохо. Такие Красной Армии не нужны.
– А какие же ей нужны? Два года служил, а теперь не нужен стал?
– Нужны прежде всего здоровые люди. Станете здоровым - и вы понадобитесь. Возьмите рецепт, в аптеке получите хинин.
– Та-а-ак, все понятно.– Кошевой надевал гимнастерку, словно хомут на норовистую лошадь: все никак не мог просунуть голову в воротник, штаны застегнул уже на улице и прямиком направился в окружной комитет партии.
...Вернулся в Татарский Мишка председателем хуторского ревкома. Наскоро поздоровавшись с женой, сказал:
– Ну, теперь поглядим!
– Ты об чем это?– удивленно спросила Дуняшка.
– Все об том же.
– Об чем?
– Председателем меня назначили. Понятно?
Дуняшка горестно всплеснула руками. Она хотела что-то сказать, но Мишка не стал ее слушать, он оправил перед зеркалом ремень на вылинявшей защитной гимнастерке и зашагал в Совет.
Председателем ревкома с самой зимы был старик Михеев. Подслеповатый и глухой, он тяготился своими обязанностями и с превеликой радостью узнал от Кошевого о том, что пришла ему смена.
– Вот бумажки, соколик ты мой, вот хуторская печать, бери их, ради Христа, - говорил он с непритворной радостью, крестясь и потирая руки. Восьмой десяток мне, сроду в должности не ходил, а тут вот на старости годов пришлось... Это самое ваше молодое дело; а мне где уж там! И недовижу и недослышу... Богу молиться пора, а меня председателем назначили...
Мишка бегло просмотрел предписания и приказы, присланные станичным ревкомом,
– Секретарь где?
– Ась?
– Э, черт, секретарь где, говорю?
– Секельтарь? Житу сеет. Он, пострели его гром, в неделю раз сюда заходит. Иной раз из станицы прийдет бумага, какую надо почитать, а его и с собаками не сыщешь. Так и лежит важная бумага по скольку дней нечитаная. А из меня грамотей плохой, ох, плохой! Со трудом расписываюсь, а читать вовсе не могу, только и могу, что печать становить...
Сдвинув брови, Кошевой рассматривал ошарпанную комнату ревкома, украшенную одним стареньким, засиженным мухами плакатом.
Старик до того обрадовался неожиданному увольнению, что даже отважился на шутку: передавая Кошевому завернутую в тряпицу печать, сказал:
– Вот и все хуторское хозяйство, денежных суммов нету, а насеки атаманской при Советской власти иметь не полагается. Коли хочешь - свой стариковский костыль могу отдать.– И протянул, беззубо улыбаясь, отполированную ладонями ясеневую палку.
Но Кошевой не был расположен к шуткам. Еще раз оглядел жалкую в своей неприглядности комнату ревкома, нахмурился и со вздохом сказал:
– Будем считать, дед, что дела от тебя я принял. Теперь катись отседова к едреной бабушке, - и выразительно показал глазами на дверь.
А потом сел за стол, широко расставил локти и долго сидел в одиночестве, стиснув зубы, выставив вперед нижнюю челюсть. Боже мой, каким же сукиным сыном был он все это время, когда рылся в земле, не поднимая головы и по-настоящему не вслушиваясь в то, что творилось кругом... Злой донельзя на себя и на все окружающее, Мишка встал из-за стола, оправил гимнастерку, сказал, глядя в пространство, не разжимая зубов:
– Я вам, голуби, покажу, что такое Советская власть!
Дверь он плотно прикрыл, накинув цепку на пробой, зашагал через площадь к дому. Около церкви встретил подростка Обнизова, небрежно кивнул ему головой, прошел мимо и, вдруг озаренный догадкой, повернулся, окликнул:
– Эй, Андрюшка! Постой-ка, пойди сюда!
Белобрысый, застенчивый паренек молча подошел к нему. Мишка, как взрослому, протянул ему руку, спросил:
– Ты куда направился? На энтот край? Ну-ну, гуляешь, значит? По делу? Вот что я у тебя хочу спросить: ты вроде в высшем начальном учился? Учился? Это хорошо. А канцелярию-то знаешь?
– Какую?
– Ну, обыкновенную. Разные там уходящие-выходящие знаешь?
– Ты про что говоришь, товарищ Кошевой?
– Ну, про бумажки, какие бывают. Ты это знаешь? Ну, бывают уходящие, а бывают всякие другие.– Мишка неопределенно пошевелил пальцами и, не дожидаясь ответа, твердо сказал: - Ежли не знаешь, потом выучишься. Я зараз председатель хуторского ревкома, а тебя - как грамотного парнишку назначаю секретарем. Иди в помещение ревкома и карауль там дела, они все на столе лежат, а я вскорости вернусь. Понятно?