Тихий Дон

Шолохов Михаил Александрович

Все это произошло так быстро, что Григорий опомнился только тогда, когда Чубатый подвел пленника к сосне.

– Сымай, вояка! – крикнул он, грубо рванув к себе палаш.

Пленник растерянно улыбнулся, засуетился. Он с готовностью стал снимать ремень, но руки его заметно дрожали, ему никак не удавалось отстегнуть пряжку. Григорий осторожно помог ему, и гусар – молодой, рослый, пухлощекий парень, с крохотной бородавкой, прилепившейся на уголке бритой верхней губы, – благодарно ему улыбаясь, закивал

головой. Он словно обрадовался, что его избавили от оружия, пошарил в карманах, оглядывая казаков, достал кожаный кисет и залопотал что-то, жестами предлагая покурить.

– Угощает, – улыбнулся урядник, а сам уж щупал в кармане бумажку.

– Закуривай на чужбяк, – хохотнул Силантьев.

Казаки свернули цигарки, закурили. Черный трубочный табак крепко ударил в головы.

– Винтовка его где? – с жадностью затягиваясь, спросил урядник.

– Вот она. – Чубатый показал из-за спины простроченный желтый ремень.

– Надо его в сотню. В штабе небось нуждаются в «языке». Кто погонит, ребяты? – спросил урядник, перхая и обводя казаков посоловелыми глазами.

– Я провожу, – вызвался Чубатый.

– Ну, гони.

Пленный, видимо, понял, заулыбался кривой, жалкой улыбкой; пересиливая себя, он суетился, вывернул карманы и совал казакам помятый влажный шоколад.

– Русин их… русин… нихт австриц! – Он коверкал слова, смешно жестикулировал и все совал казакам пахучий мятый шоколад.

– Оружие есть окромя? – спросил его урядник. – Да ты не лопочи, не поймем все одно. Ливорверт есть? Бах-бах есть? – Урядник нажал мнимый спуск.

Пленный яростно замотал головой.

– Не есть! Не есть!

Он охотно дал себя обыскать, пухлые щеки его дрожали.

Из разорванных на колене рейтуз стекала кровь, виднелась на розовом теле ссадина. Он прикладывал к ней носовой платок, морщился, чмокал губами, безумолчно говорил… Кепи его осталось возле убитой лошади, он просил позволения сходить взять одеяло, кепи и записную книжку, в ней ведь фотография его родных. Урядник тщетно силился его понять и безнадежно махнул рукой:

– Гони.

Чубатый взял у Кошевого своего коня, сел, поправляя винтовочный ремень, указал рукой:

– Иди, служивый, тоже вояка, едрена-матрена!

Поощренный его улыбкой, пленный улыбнулся и, шагая рядом с лошадью, даже с заискивающей фамильярностью хлопнул ладонью по сухой голени Чубатого. Тот сурово откинул его руку, натянул поводья, пропуская его вперед.

– Иди, черт! Шутки шутишь?

Пленный виновато заторопился, пошел уже серьезный, часто оглядываясь на оставшихся казаков. Белесые его вихры задорно торчали на макушке. Таким он и остался в памяти Григория – накинутая внапашку расшивная гусарская куртка, белесые, торчмя поднятые вихры и уверенная, бравая походка.

– Мелехов, поди его коня расседлай, –

приказал урядник и с сожалением плюнул на остаток цигарки, уже припекавшей пальцы.

Григорий снял с убитой лошади седло, зачем-то поднял лежавшее неподалеку кепи. Он понюхал подкладку, ощутил пряный запах дешевого мыла и пота. Нес седло и бережно держал в левой руке гусарское кепи. Казаки, сидя на корточках у сосны, копались в сумках, рассматривали невиданной формы седло.

– Табачок хорош у него, надо бы ишо на цигарку попросить, – пожалел Силантьев.

– Да, что верно, то верно, хорош табак.

– Будто ажник сладкий, так маслом по глотке и идет… – Урядник вздохнул при воспоминании и проглотил слюну.

Спустя несколько минут из-за сосны показалась голова лошади. Чубатый ехал обратно.

– Ну?.. – испуганно вскочил урядник. – Упустил?

Помахивая плетью, Чубатый подъехал, спешился, потянулся, разминая плечи.

– Куда дел австрийца? – допытывался, подступая, урядник.

– Чего лезешь? – огрызнулся Чубатый. – Побег он… думал убечь…

– Упустил?

– Выехали на просеку, он и ахнул… Срубил я его.

– Брешешь ты! – крикнул Григорий. – Зря убил!

– Ты чего шумишь? Тебе какое дело? – Чубатый поднял на Григория ледяные глаза.

– Ка-а-ак? – Григорий медленно привстал, шарил вокруг себя подпрыгивающими руками.

– Не лезь, куда не надо! Понял, а? Не лезь! – строго повторил Чубатый.

Рванув за ремень винтовку, Григорий стремительно вскинул ее к плечу.

Палец его прыгал, не попадая на спуск, странно косилось побуревшее лицо.

– Но-нно! – угрожающе вскрикнул урядник, подбегая к Григорию.

Толчок опередил выстрел, и пуля, сбивая хвою с сосен, запела тягуче-тонко.

– Что ж это! – ахнул Кошевой.

Силантьев как сидел с открытым ртом, так и остался.

Урядник, пихая Григория в грудь, вырвал у него винтовку, лишь Чубатый не изменил положения: он все так же стоял, отставив ногу, держался левой рукой за поясок.

– Стреляй ишо.

– Убью!.. – рванулся к нему Григорий.

– Да вы что?.. Как это? Под суд, под расстрел хочете? Клади оружие!.. – заорал урядник и, отпихнув Григория, стал между ними, распятьем расклячив руки.

– Брешешь, не убьешь!.. – сдержанно смеялся Чубатый, подрыгивая отставленной ногой.

На обратном пути, уже в сумерках, Григорий первый заметил на просеке труп зарубленного. Подскакал, опережая остальных, удерживая всхрапывающего коня, всмотрелся: на курчавом мху, далеко откинув вывернутую руку, плашмя, зарывшись лицом в мох, лежал зарубленный. На траве тускло, осенним листом желтела ладонь. Ужасающий удар, нанесенный, по всей вероятности, сзади, расклинил пленного надвое, от плеча наискось до пояса.