Тихий гром. Книги первая и вторая
Шрифт:
Дальше звуки смешались гуще, причудливее, и разобрать что-либо определенное было почти невозможно. Мужики все еще тянули:
А жене ска-ажи-ы-ы, Пусть не печа-а-алится-а-а…Тут же между этими словами — кто кого перекричит — слышалось беспощадное Прошечкино:
…ЗаведисьС началом пляски распался хор Проказиных. Заливисто гудела гармонь, топали дружно и вразнобой десятки ног. Где пелись, а где просто выкрикивались частушки:
Я по улице, по улице Дойду до озера. Позабыла я того, Кого зимой морозила. Полюбила я его, А он, девоньки, косой. Все идут прямой дорогой, А он чешет полосой.Васька был в ударе. Он отчаянно топтался на кругу вместе со всеми и вспоминал частушки, самые нужные к моменту. Катюху старался с глаз не спускать, но мелькала она, неуловимая, где-то между людьми, не подавая голоса. Валька Данина грохала такие частушки, что бабы только повизгивали. Наконец донеслось звонкое, отчаянное, милое:
Ах, солома, ты солома, Аржаная, белая. Ах, ты не сказывай, солома, Че я с милым делала!Это было вроде бы негласным вызовом Ваське, и он подхватил эстафету, силясь никому не дать возможности запеть раньше его:
Меня дома-то ругают, Что я хлеба много ем. Сшейте синеньку котомочку — Уйду, не надоем.И тут же вперехлест — Катька:
Погуляйте, ратнички, Вам последни празднички. Лошади запряжены, Котомочки улажены.Понял Васька, что его Катюха вызывала, потому вновь не упустил момента:
На приемочку поехал, На коленки конь упал. Плохо милочка молилась — Я в солдатики попал.Катька:
Пали снеги, пали белы, Пали да растаяли. Всех ребят в солдаты взяли, А калек оставили.Васька:
По могилушке хожу Родима батюшку бужу. Родимый батюшка, вставай, Меня в солдаты провожай!Настасья прослезилась, услышав эти слова, и, дергая Марфу за кофту, закудахтала:
— Глянь, Марфа, глянь, чего Васька-то наш разрабатывает посля исповеди. Небось все грехи позабыл! — засмеялась она.
А Катюха в свою очередь уже проголосила:
АВаська приблизился к Катюхе сквозь неимоверную толчею и вдруг обнаружил, что никто не пытается перебивать их частушечный переклик:
Я катался на гнедых, Катался на вороненьких. Свою голову положил За девчат молоденьких.Катька, незаметно подмигнув ему, отмахнулась и спряталась между людьми. Васька успел заметить, как она, захватив двумя пальцами губы, словно дужкой замка, сделала какой-то значительный намек. Догадался: умолкнуть велит зачем-то. И тут же услышал ее:
Уж я рожь веяла И овес веяла. Мне сказали — дружка взяли, А я не поверила.Замолчала Катюха, и Васька не решился продолжать: не было бы через меру заметно, ведь частушкой все рассказать можно. Правда, едва ли кто-нибудь в этом вертепе пытается что-либо понять.
Меня мама: «Я те, я те, Я те побалуюся!» А я мамы не боюся, Все равно целуюся!Это уж Валька Данина запела, перекрывая все звуки. Бояться ей тут некого. А Ганька Дьяков отвечает:
Ах, топни, нога, Да притопни, нога! Не жалей, моя нога, В переплясе сапога!Вытопывая в такт музыке и выбившись на край круга под полати, Васька почувствовал, как сильно его кто-то дернул за подол рубахи сзади. Оглянулся — Катюха манит его к двери, за ней кинулся. Жаркие, рвущиеся друг к другу, выскочили они в сенцы. Но Катька побежала дальше, выпорхнула во двор, ярко луной освещенный, и направилась под навес в дальний угол, где костром были сложены сани на лето.
— Знать, встренуться еще нам бог велит, — выговорила Катюха, дыша с перехватами, — думала, вчерашняя встреча — последняя, да послал бог еще одну радость.
Васька подивился ее перемене. В избе казалась ему Катька бесшабашно веселой, отчаянной, забывшей всякие горести, а выходит, казалось только это. В действительности же водка никогда и никому не делает настроения. Разве только горьких пьяниц утешает. Она всего лишь усиливает те чувства, какие были у трезвого. Ежели был человек веселым, станет еще веселее, а ежели тоска его обуяла, горе давит беспощадное, то после принятия горячительного зелья станет ему еще горше. Оттого и в петлю многие лезут по пьяному делу, и в речку бросаются, и отраву глотают. Смелость приходит — это верно, совесть у многих пропадает — тоже факт.
— Вася, кровинушка ты моя родная! — прижавшись к парню, горячо и в то же время как-то отрешенно зашептала Катюха. — Затяжелела ведь я…
— Да что ты?! — ахнул Васька, подрубленный такой новостью. — Давно?
— Месяца три, знать-то, есть, — загробным голосом сказала Катька, чувствуя, как спазмы перехватывают горло. — Либо около того.
Ей давно, еще в самом начале, не терпелось поделиться с Васькой несчастной, горькой этой радостью. Но приказала себе твердо: не сказывать, не печалить парня понапрасну. Ничего не изменит он и ничем не поможет.