Тихий Коррибан
Шрифт:
Пятнадцатый тест. Состояние испытуемого ухудшается. Галлюцинации стали появляться гораздо чаще, он сильно возбужден и может быть опасен для других и для себя. В ходе попыток зафиксировать его, испытуемый порвал несколько смирительных рубашек.
Шестнадцатый тест. Реакция на введенное вещество критическая. Затруднение дыхания и аритмия повлекли за собой остановку обоих сердец. Инъекции адреналина прямо в сердца не дали эффекта. Испытуемого спасло только вскрытие грудной клетки и прямой массаж основного сердца. Принято решение приостановить тесты до улучшения его самочувствия после хирургического вмешательства.
Семнадцатый тест. Выраженной реакции на введенное вещество долгое время нет. Вечером у испытуемого случается несколько приступов рвоты кровью. Обследование на наличие язв и эрозий в пищеварительном тракте не проводится.
Восемнадцатый
Описание каких-то экспериментов. Оно рождает во мне отголосок тревоги, который почти полностью заглушает головная боль, и я благодарен ей за это. Здесь упомянута черная пирамида! Хотя я лишь условно для себя назвал так ту высокую горбатую тварь в трехгранном шлеме, а что именно видел этот «испытуемый», неизвестно никому. И почему еще у меня есть некая уверенность, что эти тесты проводились на ком-то, кто был моей расы? У цереан, например, тоже два сердца. Не обязательно это был забрак. Да и расовая принадлежность никогда не имела значения для ситха. С чего вообще я думаю обо всем этом?
За спиной раздается металлический скрежет. Я оборачиваюсь, схватив в руки тускенскую винтовку и передернув затвор. И снова не монстр, а женщина. Женщина человеческой расы, открывшая дверь и застывшая как вкопанная на пороге. Она чем-то похожа на надзирательницу «Улья Шестерни 7». Но я ведь точно знаю, что Садики Блирр не выжила, когда тюрьма была уничтожена. Может, просто воспоминания об этом месте добровольного заключения еще настолько свежи, что я склонен принять за надзирательницу любую черноволосую людскую женщину. Судя по одежде, эта незнакомка – медик. Вид у нее крайне измученный, лицо ее имеет ненормальную для человека бледность, что заметно даже мне, представителю иной расы, а под покрасневшими глазами темнеют синяки. В ее руках потрепанные листы бумаги.
– Вы?... – она так уставилась на меня, словно мы друг друга знаем. И в то же время в ее глазах есть страх.
– Мы не можем быть знакомы, - констатирую я, - я ни разу в жизни не лежал в больнице.
Женщина глубоко вздыхает и облокачивается плечом о стену, словно усталость вот-вот свалит ее с ног.
– Я понимаю, - тревожно дыша, начинает с запинаниями отвечать она.
– Я занята в такой области медицины, о которой каждый хотел бы забыть. Главное, что Ваше самочувствие удовлетворительно.
Неужели я похож на кого-то из ее пациентов? Просьба женщины подтверждает эту догадку:
– Вы… не отдали бы мне эти записи? – она указывает на отрывок из истории болезни, который я держу в руках.
Она имеет отношение к этим опытом, которые, вероятнее всего, проводились над представителем моей расы. Может быть даже так, что для этой определенно незаконной деятельности была выбрана безжизненная планета, на которую мало кто дерзнет сунуться. Область медицины, о которой каждый хотел бы забыть? Психиатрия? Уж с кем-то из деятелей этой науки мне точно не хотелось бы связываться.
– Нет, - отказываюсь я отдавать врачу записи.
– Отдайте их, прошу! – срывается она на отчаянный крик, протягивая ко мне дрожащие руки.
– А если нет, сожгите их!
Что за неадекватность? Почему эти бумаги могут так много значить?
– Зачем? Как будто сожжение документа что-то изменит.
Женщина отвечает быстро, совершенно не думая, а ее глаза смотрят сквозь меня, неподвижно, отрешенно, безумно:
– Может, тогда он прекратит преследовать меня…
– Кто «он»? Пациент, на котором Вы ставили опыты?
– Не спрашивайте меня, - врач отводит глаза.
– Сожгите эти записи, - повторяет она, когда уходит, опустив голову и шатаясь от сильной усталости или нервного истощения, - прошу Вас.
Я не преследую ее. Эти врачебные тайны – не мое дело.
В конце концов, отыскав план госпиталя в здешнем беспорядке, я собираюсь добраться до операционной. Там больше всего шансов обнаружить хоть какие-то медикаменты. Я покидаю помещение, поднимаюсь на верхний этаж и иду по коридору, в котором постепенно все сильнее сгущается мрак, но, тем не менее, на стенах с растущей частотой попадаются нацарапанные надписи. Они повторяются, одни и те же слова, всего два слова: «Исследование» и «Страдания». Вскоре стены становятся просто сплошь покрытыми этими царапинами разного размера, кое-где накладывающимися друг на друга: «исследование страдания Исследование Страдания ИССЛЕДОВАНИЕ СТРАДАНИЯ…». Сколько раз я уже прочел одно и то же, и зачем?! Головная боль становится невыносимой. Я резко отворачиваюсь от стены и прямо перед своим лицом во тьме вижу безликий комок расплывшейся влажной гнилостно-коричневой плоти. Я отступаю, но тварь движется на меня, двуногая, не имеющая рук, словно они завернуты в какой-то раздувающийся кокон из мертвой кожи, омерзительное подобие смирительной рубашки. Существо движется медленно, и от него можно было бы просто уйти – думаю я, и тут его кокон раскрывается, как вертикально смыкающаяся пасть, и из него с хрипом вырываются тошнотворно
Мне неизвестно, сколько времени я пролежал без сознания. Но когда я открываю глаза, то уже не вижу кромешной темноты. Это то же помещение? На окне с мутным стеклом решетка, сквозь нее видна темная улица, в окнах здания напротив просматриваются красные стены, какие-то ржавые металлические конструкции и что-то синюшно-бледное, бесформенное среди металла – почему-то на ум приходят только фрагменты изуродованных тел. Наступила Тьма? Смена реальности? Я прекрасно понимаю, что это никакое не объяснение. В моей руке сложенная карта госпиталя. Если я правильно оцениваю свое местонахождение, то операционная находится просто напротив. Я встаю на ноги, это стоит все больших усилий. Но главное, что все мое оружие при мне. Я выхожу в коридор, стены которого теперь выглядят почти полностью разрушенными, с обнажившейся арматурой, и местами имеют блестящий красный цвет, словно сочатся кровью. Их, будто корни какого-то ползучего растения, опутывают черно-коричневые сосуды, срастающиеся в клубящиеся пульсирующие узлы, в центре каждого из которых находится что-то круглое, желеобразное, желто-белое, наиболее похожее на ослепший глаз. Эти разной величины «глаза» разбросаны и по стенам операционной. Все оборудование в помещении также покрыто засохшей кровью или ржавчиной. В итоге окружающая обстановка с уставившимися на тебя сквозь бельма чудовищными глазами, торчащими со всех сторон ржавыми иглами и окровавленным столом в центре, пожалуй, имеет право называться самым неприятным местом из всех, что я повидал. Хотя оно имеет очень выраженное сходство с медблоком тюрьмы «Улей Шестерня 7». Это просто чертово дежавю, словно я был именно здесь, только лишь с той разницей, что тогда не было еще ни ржавчины, ни крови!
Внезапный грохот заставляет меня развернуться и выхватить нож. Я вижу перевернутый операционный стол, за ним что-то движется, но я надеюсь остаться незамеченным. Еще один бой точно вымотает меня до крайности – даже после месяца в жестком режиме выживания на пустынной планете на Дальнем Рубеже я не чувствовал себя так паршиво! Но если учесть, что уродливые порождения этого мира видят и в полумраке, и в полной темноте, притом даже не имея глаз, шансы быть незамеченным ничтожны. Что-то выходит из-за упавшего набок стола. На нем белые медицинские одежды. Можно подумать, что это человек, идущий, низко пригнувшись, но когда нечто больше не прячется за столом, становится ясно, что это не так. Фигура действительно сильно похожа на медика человеческой расы, но мертвого, что, впрочем, уже мало удивляет. На его сгорбленной спине высится чудовищный, огромный, меняющий форму нарост. Это новообразование прорвало одежду, и можно видеть, что оно имеет черно-красный цвет и покрыто проступающими под кожей толстыми сосудами. И вопреки всем ожиданиям этот урод резво бросается в атаку, орудуя грязным скальпелем. Я уворачиваюсь от его выпадов, отходя дальше, за баррикаду операционного стола – оттуда я смогу стрелять. Главное, чтобы он не оказался значительно быстрее меня. Я не обращаю внимания на боль в ноге, но мне не удается удерживать равновесие. Оступившись, я уже не встаю на ноги и выигрываю момент, перекатившись за стол и вооружившись винтовкой. Я передергиваю затвор, прицеливаюсь и стреляю в голову твари, но это не дает никакого результата. Когда без промедления стреляю второй раз, в нарост на спине, монстр взвывает, и я приканчиваю его еще парой выстрелов. Выйдя из-за перевернутого стола, я вижу, как огромный плоскотелый темно-красный паразит выползает из мешка растянутой кожи на спине убитого монстра, оставляя за собой кровавую полосу. Уместным решением кажется размазать эту тварь по полу подошвой сапога, чтобы она издала последний резкий писк перед мерзостным чавканьем. И почему мне показалось, что, раздавливая этого кургузого червя, я услышал где-то в соседнем помещении женский крик?
Переведя дыхание после очередного нелегкого, как приходится признавать, боя, я возвращаюсь к изначальной задаче. Разбираю одного из медицинских дроидов и достаю из него хирургические иглы и шовный материал. Лучше, чем ничего. И только теперь я замечаю в углу помещения стеклянный резервуар, где в мутной пожелтевшей жидкости находится извлеченная из чьего-то тела система из двух сердец – основного и вспомогательного – с фрагментами особо крупных сосудов. Но мое внимание привлекает то, что в этой мути плавает голокарта. Может, на ней может быть значимая информация. Я снимаю крышку резервуара и осторожно касаюсь пальцем жидкости. Ничем не опасный раствор, в него все же можно засунуть по локоть руку, чтобы выудить маленькую карту. Благо, здесь есть, чем вытереться после этого не самого приятного дела. Теперь мне нужно вернуться в то помещение, где я находил записи – в ординаторскую. Там можно будет посмотреть содержимое найденной голокарты. Я иду медленно, держась за стены, на которых подобно гнойным нарывам блестят белые глаза. Нет, всему этому не сломить меня!