Тихий омут
Шрифт:
— Ничего. Однако спросите Дэвида и Джин из дома 67. Возможно, они смогут помочь.
— Спасибо вам за помощь, — с улыбкой сказал он.
Эмма протянула миссис Уетералл руку:
— Спасибо.
Они повернулись, чтобы уходить.
— Что подсказывает чутье? — спросил Лэпсли, когда дверь закрылась.
— Она не лукавит. Мы можем проверить ее слова в агентстве по недвижимости…
— А мы так и сделаем.
— …но не думаю, что она водила нас за нос. Похоже, семья приехала сюда месяца через два после смерти Вайолет Чэмберс, если считать результаты вскрытия верными. Итак… каков наш следующий шаг, босс?
— Поговорим
Он вдруг ощутил на языке взрыв ванилина, словно кто-то засунул ему в рот рожок мороженого. На фоне этого взрыва из сада донеслись крики: спонтанная ссора, драка или просто победа в игре. От неожиданности Лэпсли споткнулся, но снова зашагал вперед. Однако у него слегка подвернулась нога, и прежде чем он успел опомниться, его повело в сторону, в траву.
Эмма тут же подскочила к нему, взяв под руку.
— Сэр… как вы?
Лэпсли почувствовал, что краснеет. Он терпеть не мог показывать слабость. Но возможно, следует ей все объяснить, особенно если это поможет остановить сплетни о том, что он алкоголик или психически неуравновешенный тип.
— Идем к машине.
Прислонившись спиной к «мондео» Эммы — тепло нагретого солнцем металла приятно ощущалось через пиджак, — Лэпсли глубоко вздохнул. С чего начать?
— Послушайте, сэр, — она, уперев руки в бока, смотрела на дорогу, — если хотите рассказать об этом — хорошо. Если нет, тоже хорошо. В любом случае это дальше меня не пойдет.
Лэпсли кивнул и глубоко втянул в себя воздух.
— У меня это столько, сколько я себя помню, — проговорил он тихо. — Долгое время я считал, что и у остальных все так же, как у меня, но когда мальчишки в школе начали меня дразнить и говорить, что я сумасшедший, я перестал рассказывать об этом. «Сумасшедший, — обзывались они. — Марк сошел с ума».
— А в полиции об этом знают? Что бы это ни было?
Он кивнул:
— Не беспокойтесь, это не депрессия, не психическое расстройство. Я не собираюсь вдруг усаживаться в угол и часами там рыдать. Мой доктор все знает, но ничего не может сделать. Никто не может. Это не опасно для жизни и даже не требует перемены образа жизни или каких-то мер предосторожности. Это просто… часть меня. Часть того, кто я есть.
Эмма кивнула, но выглядела так, словно хотела помотать головой:
— Тогда… что же это такое?
— Это называется синестезия. Неизвестно, что именно ее вызывает. Это как своего рода короткое замыкание нейронов в мозгу. Сигналы, которые принимаются по одному адресу, перенаправляются куда-то еще. Известно лишь, что все начинается в детстве. Дети воспринимают мир в виде мешанины чувственных впечатлений, поскольку мозг еще не до конца развит и они не могут в полной мере разграничить запах, вкус и прикосновение и так далее — они все смешаны. По мере развития мозга ощущения начинают отделяться друг от друга. У людей вроде меня этого разделения по непонятной причине не происходит. Некоторые видят разные цвета, когда слушают музыку. Был, например, такой русский композитор — Александр Скрябин, — он был способен привязывать определенные ноты и аккорды к отдельным оттенкам цвета и сочинял музыку не только чтобы она красиво звучала, но и выглядела красиво… по крайней мере на его вкус. Другие способны чувствовать
— Вы хотите сказать… — Она помолчала, подыскивая нужные слова. — Вы имеете в виду, это как у тех, что заявляют, будто что-то заставляет их грустить, пребывать в голубом состоянии? Вроде того?
— Нет, не так. Просто люди говорят образно. Голубой цвет — символ депрессивного состояния. А здесь реальные ощущения.
— Галлюцинации? — Эмма нахмурилась. — Ведь это, должно быть, галлюцинации?
— Если это так, то они устойчивые. Те же самые вещи провоцируют те же самые реакции.
— Ну а с вами что? Цвета или ощущения на ладонях?
Лэпсли горько рассмеялся:
— На это я мог бы не обращать внимания. Нет, в моем случае определенные звуки трансформируются во вкус. Если я слышу песню Биттлз «Ticket То Ride», у меня возникает ощущение, словно я откусил кусок тухлой свинины.
На лице Эммы появилось вымученное подобие улыбки.
— Я думала, все подобным образом реагируют на Пола Маккартни.
— Ага, но когда я слышу, как звонит мой мобильник, у меня во рту вкус кофе «мокко». — Он кивнул в сторону дома: — А крики играющих детей заставляют меня ощущать ванилин. Иногда это находит внезапно, вот и все. Становится невыносимым.
Эмма посмотрела на него:
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего. Это не смертельно и не может помешать мне в работе. Врач советует иглоукалывание, это значит, что он в отчаянии, а в невропатологическом отделении местной больницы больше заинтересованы в изучении моего мозга, чем в поисках способа лечения. Поэтому я просто продолжаю жить. По большей части это ничего не меняет. Я по-прежнему в состоянии работать. Просто… каждый раз я как бы попадаю в засаду.
— В засаду, которую устраивает вкусовое ощущение?
Он взглянул на нее:
— Доводилось кусать яблоко, которое оказалось гнилым внутри? Или откусывать шоколад и обнаруживать, что он, скорее, имеет привкус кофе, а не клубники? Иногда привкусы способны неожиданно удивлять. А порой поражать. Потому-то я был вынужден взять отпуск… Сидеть дома. Дома тоже дела шли неважно, и моя синестезия обострилась. Мне было невыносимо находиться в кабинете, слушать болтовню, подтрунивание других. С меня было довольно. Главный суперинтендант подписал мне отпуск на несколько недель. Несколько недель превратились в полгода. С тех пор я выполняю отдельные поручения главного суперинтенданта — пишу отчеты и провожу исследования на тему, как сделать полицейскую работу эффективнее, — а это первый раз за долгое время, когда я на оперативной работе.
— А как семья, сэр? Вы сказали, дома тоже было неважно.
— Все стало хуже. Синестезия дошла до такого состояния, что я даже не мог выносить шума играющих в саду детей. От их голосов меня начинало тошнить. Это было… трудно.
Мягко сказано. Это едва не довело его до самоубийства. И развело их с женой в разные стороны.
Эмма пожала плечами:
— Что ж, спасибо за откровенность. Я никому не скажу. — Она провела пальцем по крыше машины, потерла пальцы и поморщилась: — Чертов сок. Не испачкайте пиджак — сухая чистка не выведет этой гадости. Будем говорить с пожилой четой через дорогу? В смысле, если вы в порядке?