Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
— Он самый и есть, - в отчаянье и тоске подумал Миша и сухо ответил:
— Троцкий был разоблачен задолго до моего рождения, а реакционное учение Маркузе мы еще не проходили.
Василий нахально подмигнул студенту.
– Я прекрасно вас понял. О! Я понимаю. Я всегда поражался широкому кругозору и начитанности русских людей. По-моему, это оттого, что они читают в очереди, - высказался он.
Вот тут-то Мишеньку и осенило.
– А! Вон ты кто! Да это же идеологический диверсант, товарищи! Хватайте его!
– вскричал молодой человек.
Лицо разоблаченного
— Тише! Ну, тише!
– зашипел он.
— Нет, негодяй! Я не буду тише! Я не буду тише! Хватайте его! Что же вы смотрите!
– во весь голос крикнул
смелый студент, обращаясь к уже скопившейся некоторой публике.
И тут щеголь Василий выхватил из-под дакронового пиджака кривой самурайский меч. С криком "банзай!" и со свистом он взмахнул мечом, срубив советскому студенту голову.
Отрубленная голова покатилась по заасфальтированному склону и утонула в реке Е., а сам студент погрузился в глубокое забытье.
Когда он очнулся, то прошло уже довольно много времени, потому что за окном была глубокая ночь. Многие больные храпели, а над Мишиной головой склонился дюжий санитар. Его простое лицо лучилось добротой.
– Очнулся, голубчик, - ласково сказал медицинский работник.
— Я очнулся, но где же он?
– хватая воздух запекшимися губами, пробормотал студент.
— Кто он?
– вроде бы не понял санитар.
— Диверсант, бандит и шпион.
— Бог с тобой, голубчик, - перекрестился санитар. Но молодой человек не поддался на крест, а, вскочив в одном исподнем, заорал:
— Сбежал! Японец сбежал! Его с ходу надо ловить!
Остальные проснувшиеся больные были очень недовольны нарушением их постельного режима. Они даже хотели бить Мишу, но санитар деликатно и вместе с тем решительно прервал их неправильные действия. Он позвал медсестру, и та уколола больного длинным шприцем, отчего тот и уснул с легкой улыбкой на устах.
А проснувшись утром следующего дня, он узнал, что попал на улицу Хабаровскую в К-ский сумасшедший дом.
Там было очень много интересных людей. Один изобрел шрифт зеркального отражения, другой полюбил гуся и привел его венчаться в ЗАГС Центрального района, третий сделал себе из консервной жести медаль "За освоение целинных земель". Были там писатели, были там и поэты. Они сидели на корточках и читали друг другу свои замечательные произведения. И никто их не обижал.
Настало время обеда. И тут Миша увидел своего знакомого, Васю-самурая. Тому было поручено раздать больным красивые алюминиевые миски, с чем он и справлялся весьма успешно. Пока на него не налетел сияющий Миша.
Он обнял разносчика мисок и закричал:
– А я-то подумал! Я так рад, так рад! Вы, оказывается, не идеологический разбойник, а натуральный псих.
А мне любой наш псих милее человека чуждой идеологии.
Разносчик же, вопреки ожиданиям многих, не трахнул студента мисками по голове, а просто сказал:
– Брат! Вот ты и узрел истину! Давай же запоем вместе!
И они запели вместе, Василий и юноша. Звуки лились и
Скоро увидим царя царей
И ты, брат, и я.
Скоро араба обнимет еврей,
И ты, брат, и я.
И они запели. Звуки лились и плыли над бедными головами, над сумасшедшим домом, над улицей Хабаровской, над Советским Союзом, над земным шаром. Плыли и затухали в межгалактических пространствах.
И на этом мы, автор, оставляем наших героев. Злые языки скажут, что делаем мы это зря, что нам и самим бы неплохо там остаться. Что ж, по-видимому, они правы, но всякому овощу - свое время.
Под солнцем
Был месяц июнь, начало. Уж и зазеленела листва на тополях, уж и небо заголубело. Оно стало совсем-совсем голубое-голубое. Такое совсем-совсем голубое-голубое и радостное-радостное, что дальше уж и некуда. И если бы даже бы какой-нибудь другой бы захотел бы, чтоб оно стало еще более голубое-голубое и радостное-радостное, то уж и фиг ему с маслом. Потому что существование в природе неба голубее существующего невозможно да и, пожалуй, не нужно.
С такими мыслями стоял я под солнцем в небольшой извивающейся очереди за симпатичными огурчиками. Огурчики были зелененькие и по цене 3 рубля 50 копеек килограмм. Но не это важно.
Стою. А одна женщина другой тихо говорит:
– Замечайте, Нина Сигизмундовна! У ей в левом ящике огурчики-то посимпатичнее будут, чем в правом.
А Нина Сигизмундовна ей отвечает:
– Тише вы, Фекла Карповна.
А инвалид один куражится, поет:
Аи и настает зи-и-ма лютым ма-ро-о-озом!
Ай-ди-ри-ри! Ай-ди-ра!
А студент прижал к груди свежий номер журнала "Огонек" (редактор А.Софронов) и смело вглядывается в окружающий мир пытливыми глазами.
А мне, наверное, солнце голову напекло.
– Как бы пробуя окружающий мир на зубок, - забормотал я.
– Каков он? Как примет взятого на баланс
молодого человека? Куда? Как? Зачем? Почему?
Сто дорог тут на пути, и все смогу пройти! –
запел чистый голос из ближайшего транзистора.
– Всюду! Всюду жизнь! Все живут! Все действуют! Все поют! А я? Кто я? Человек мягкий, робкий до идиотизма, путаник. Но с другой стороны - как бы даже и украшение. Я и честный, я и - соль, я и - кит, а также я и - ось. Но ведь и это - ошибка. Тут бедой пахнет! Тут - зыбкость! Тут от зыбкости беда выйти может!
– продолжал бормотать я.
И ведь действительно солнцем сильно напекло мне голову, потому что лишь дошла до меня очередь, так и я решил пошутить вместе со всеми.
– Свешай-ка мне, доча, огирков полкила - похуже да покривее!
– лихо крикнул я.