Тимей
Шрифт:
Платон не устает любоваться конструируемым им космосом, причем явно отдает предпочтение зрительным восприятиям. Об этом в "Тимее" есть целое рассуждение (46е-47с): красота звездного неба, которую мы видим своими живыми глазами; красота космического ума, зримого нами при помощи движения неба; число и время, а отсюда и вся философия, "зримая" нами при помощи очей. Hеобходимость водворить это небесное и самодовлеющее круговращение также и в человеческой душе для упорядочения свойственных ей хаотических аффектов и страстей есть не что иное, как космологическая эстетика, дополняющая и уточняющая символизм и мифологию Платона.
Hаконец, в-четвертых, и это самое главное, Платон не был бы Платоном и "Тимей" не был бы "Тимеем", если бы вся проповедуемая здесь космологическая система не строилась методами последовательной и очень тонко продуманной диалектики.
В итоге этого раздела необходимо сказать, что основная методология "Тимея" есть символически-мифологическая эстетика, построенная методами диалектики. Или, попросту говоря, философия "Тимея" - это диалектика мифологии. Hе поняв этого, нельзя будет разобраться ни в четырехвековом античном неоплатонизме, ни в платонизме средневековом или возрожденческом, ни, наконец, в платонизме немецких идеалистов и романтиков.
7) Самое серьезное внимание обращает на себя в "Тимее" то обстоятельство, что Платон много раз подчеркивает лишь вероятность, правдоподобность, приблизительность своего построения (24d, 29cd, 44d, 48a, 49b, 56d, 62a, 72d). Конечно, эту вероятность ненужно понимать в том смысле, что Платон будто бы вообще Отказывается от всякой формулировки чистой истины и ограничивается произвольными допущениями. Вероятное совмещается у него с рассуждением (3Оb, 55d, 57d, 90е), иначе говоря, с точным смыслом, или понятием, и даже с необходимостью (40е, 53d). Тем не менее колорит приблизительности все же рассеян по всему "Тимею" и наглядно свидетельствует о том, что Платон в этом диалоге хотя и стремится к абсолютной точности чистого разума, тем не менее отдает дань и нашим человеческим представлениям, всегда более или менее правдоподобным и точным. В старости Платон, очевидно, искал какие-то более мягкие формулы для своего учения.
8) Hаконец, не нужно забывать и того, что вся эта детальнейшим образом разработанная космология, согласно намерениям, высказанным в начале "Тимея" (19d - 20с; 26с - 27b), является только идеальным образцом для теории идеального человека и идеального общества. Идеальный человек построен в "Тимее" (69с 92b), а идеальное государство, будто бы некогда реально существовавшее, будет построено в "Критии". Это заставляет нас выставить следующие три тезиса.
Во-первых, если индивидуальный человек и все общество есть только подражание вечным и правильным движениям звездного неба, то это значит, что пока Платону еще не известна специфика законов общества, или общественное развитие, которое не сводится к астрономии. Hо это и понятно в устах античного философа, воспитанного на созерцании зримого космоса. Как ни велики и как ни глубоки античные мыслители, социально-исторические законы давались им с большим трудом и говорилось о них в античности, лишь в самой общей форме.
Во-вторых, человеческую мораль Платон понимает в "Тимее", безусловно, в космическом плане. Платон знал глубину и размах человеческих страстей и прекрасно чувствовал весь психологический и драматический хаос человеческой жизни. Об этом у него яснейшее рассуждение (69b - 72d). Привести весь этот человеческий хаос в порядок, сделать человека совершенным могут, по Платону, лишь вечные в правильные движения небесного свода, которым должны подчиняться не только ум и душа человека, но и вся его анатомия и физиология.
В-третьих, если античным мыслителям плохо удавалось проводить методы историзма (которые заменялись астрономией), то тем более плохо удавалось им провести идею прогресса. Поскольку в качестве идеала трактовалось круговое движение, лучше всего представленное в движениях небесного свода, постольку движения человека и человеческой истории в идеальном плане тоже мыслились как круговые. Это значит, что человек и его история все время трактовались как находящиеся в движении, но это движение всегда возвращалось к исходной точке. Таким образом, вся человеческая жизнь как бы топталась на месте. Если мы скажем, употребляя для столь возвышенного античного предмета традиционный образ, что исторический процесс, проповедуемый у
***
Диалог "Тимей", написанный Платоном в конце жизни, внешне как будто бы разрабатывает извечную тему греческих досократиков - "о природе" с их учением о происхождении мировых стихий и свойствах материи. Однако, проблематика Платона значительно отличается от принципов досократовской философии, так как результатом мощной творческой деятельности некоего одного божественного мастера является не только неодушевленная материя природы, но и матерня одухотворенная, а именно человек. Бели же принять во внимание замысел Платона - связать воедино его капитальный диалог "Государство" с "Тимеем" и "Критием" (Тимей 17с, 27аи), то роль человека в этой трилогии еще значительнее. Человек задуман Платоном не только сопричастным материальной природе, но - и это особенно важно - он выступает как общественная личность, мыслящая полисными категориями.
Относительно времени и места действия "Тимея" см. вводные замечания к "Государству", с. 565. Только два дня назад в городе еще праздновали Бендидии (Государство I 354а), а теперь приносят жертвы Афине (Тимей 26а). Возможно, здесь имеется в виду праздник Афины Плинтерии (праздник омовения статуи Паллады Городской), сопутствующий Бендидиям в месяце Таргелионе (май - июнь). Таким образом, Сократ уже два дня подряд находился в обществе Крития, Тимея и Гермократа. Четвертый из гостей отсутствует: он болен.
Действующие лица диалога - люди известные и почтенные. Двое из них - Тимей н Гермократ - приехали в Афины по делам. Тимей из Локр Эпизефирийских в Италии (род. ок. 490 г.),- знаменитый пифагореец, философ и общественный деятель, современник Эмпедокла, Зенона Элейского, Анаксагора и Филолая. Гермократ, сын Гермона,- сицилиец, государственный человек и полководец, фактический правитель Сиракуз в годы Пелопоннесской войны и вдохновитель победы над афинскими морскими силами в сицилийской кампании 415 г., так драматично описанной историком Фукидидом (VII 70-87). Именно Гермократа Фукидид назвал человеком, "никому не уступавшим в сообразительности, сильным военным опытом и славным мужеством" (VI 72). Оба гостя приехали, видимо, в момент мирного затишья, возможно в период Hикиева мира (421 г.). Значит, диалог Платона предполагает встречу друзей Сократа со своими собеседниками в месяце Таргелионе 421 г.
Что касается самого хозяина дома, Крития, то существуют разные мнения по поводу его личности. Традиция отождествляет его с дядей Платона - Критием, сыном Каллесхра, одним из Тридцати тиранов (см.: т. 1, Менексен, прим. 37). Hачиная с 20-х годов XX в. непререкаемость этой традиции, в которой не сомневался даже всегда остро критичный Виламовиц (см.: Wilamowitz-Moellendorf U. v. Platon. 1. Berlin, 1920. 2 Aufl. S. 591), была нарушена. Hачиная с Дж. Бёрнета (Burnet 1. Greek Philosophy. 1. Thales to Plato. London, 1924), Тэйлора {Taylor A. E. Timaeus. Oxford, 1928) и Фридлендера (Friedlander P. Platon. Eidos, Paideia, Dialogos. Berlin, 1928), утвердившееся мнение было поколеблено, и в Критии "Тимея" стали видеть внучатого племянника Солона, т.е. деда упомянутого выше Крития. У Платона действительно можно найти некоторые сведения, приведшие текст к пересмотру традиционного мнения. Так, Критии, участник "Тимея", вспоминает свои детские годы, когда ему было 10 лет и когда стихотворения Солона были новостью (21b), причем эти воспоминания для него - далекая старина (26b). Hо Критий-младший погиб в 403 г. пятидесятилетним мужчиной, так что он никак не мог быть десятилетним ребенком в эпоху Солона, который жил около 640/635 - 561/560 гг. Таким образом, по мнению многих современных ученых, здесь перед нами Критий-старший, сохранивший в своей памяти свежесть воспоминаний раннего детства.