Тимофей с Холопьей улицы
Шрифт:
– Окаянные крамольники затевают смуту бесовскую, – обратив на Незду тяжелый, давящий взгляд, сообщил он так, словно они давно уже вели разговор. – Во всех концах сбирают веча – болота смрадные. Кричат, что их на Торжок хотят отправить со злым умыслом… Откуда? – со сдержанной яростью в голосе спросил он и выпрямился в кресле. – Тебя, посадник, вопрошаю: откуда ведомо им то, что тайно решали?
Незда молчал, и вдруг всплыла строчка, прочитанная только что в избе Тимофея: «Тайно замышляют извести поболе…» А и впрямь, откуда подлый Тимофей мог проведать?
Незда вынужден был
«Довертелся, честолюбец! – зло думал владыка, поджав губы. – Погоди, чернь распластаем – не быть те боле посадником».
– Яблоко от яблони далеко не упадет, – произнес Митрофан, положив руки на Тимофеевы записи. – Разве не зришь: выученик Авраамки, злейшего богохульника и подстрекалы… Только и мыслят бурю поднять от дьявола. Мне сказывали – Авраамка о монахах пакостно отзывался: что посты, мол, без добрых дел? И скот не ест мяса, не пьет хмельного, лежит на голой земле, а все же скотом остается. Каково?
– Пес и на бога брешет, – сочувственно, словно успокаивая, отозвался Незда.
Владыка так посмотрел на Незду, будто это он подсказал Аврааму ересь, сам мыслил с горечью: «И ведь прав богоборник Авраамка: в монастырях леность и тунеядство, за постом и святостью укрывают пакостливость и лицемерие. Везде падение».
Он сердито поерзал в кресле.
– Азбуки продают, досадители! Думаешь, спроста все это? – Он с силой ударил посохом о пол. – Для подкопа церкви! Хотят, чтоб не мы, а они, простецы, летописи составляли! Так дале пойдет – вздумают югру, чудь да голодников грамоте учить… Вместо книг духовных басни-кощуны писать…
Глаза владыки остро блеснули, он привалил к коленям посох, зло стиснул пальцы. Подумал: «На таких надо берестяные шеломы с венцами соломенными надевать, водить по городу и поджигать те венцы».
Продолжал уже спокойнее, приспустив набрякшие вежды:
– Мы летопись пишем, дабы не проникало зловредное, дабы служила она и после смерти нашей памятником деяний, взращивала поколения. А Тимофеям-ропотникам дай волю – об одной гили писать станут, такую скверну сотворят – ввек не расхлебаешь. Нюхнули, холопы, свободы, и голова закружилась: возмечтали о вече, что всех именитых изгонит! – Он резко оборвал речь, приказал: – Ко мне в темницу его доставь!
– А я мыслил…
– Ко мне! Дедята в застенке разом язык ему развяжет. Возмутителей надо давить, как мышей, что точат древо жизни. – Он приостановился, посмотрел испытующе на Незду: – Если что меж нас и было, сейчас не время розни… Не съединимся – они нас съедят… по рукам и ногам веревками… долбней оглушат да метнут с моста. Небось не хочешь?
– Выплывем, – самоуверенно усмехнулся Незда.
ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД КЛОКОЧЕТ
Слух о том, что Незда
Тимофей, услышав призывы колоколов, бросился к Неревскому концу, но нездовские стражники свалили его с ног, скрутили позади руки и, забив рот кляпом, куда-то потащили. Тащили недолго – повстречали владычных слуг, и те, перехватив Тимофея, поволокли его уже сами.
Все это произошло так неожиданно, что Тимофей пришел в себя только на земляном полу выстуженной темницы, куда его с размаху бросили. Шуршали крысы в грязном сене, бесстрашно шныряли вокруг.
…Во дворе своей кузни Авраам кричал, раздавая топоры и рогатины:
– Незда замыслил предать нас, натравить на Торжок, перебить поболе!..
Толпа ревела:
– Смерть собаке!
– Он против бога и Великого Новгорода!
– В прорубь супостата!
Незда, только что возвратившийся от владыки домой, успел лишь снять с себя шубу, когда в ворота с набитыми на них прорезными бляхами из железа яростно застучали.
В гридню вбежал до полусмерти перепуганный старый слуга Онаний:
– Чернь… Несметно… Разнесут…
Он весь трясся, смотрел на господина обезумелыми глазами. Пытался непослушными пальцами застегнуть пуговицу на кафтане.
Незда вплотную подошел к Онанию, наотмашь ударил его по лицу:
– Что трясешься, падаль? Заваливай двери!
Крики толпы и тяжелый грохот у кованых ворот становились все громче. Били чем-то и в железные ставни на окнах.
Мысль Незды заработала лихорадочно. Что делать? Выйти с посулами? Не поверят. Бежать? Но куда? И вдруг сразу стало легче дышать – тайный ход! Скорее к тайному ходу! А там можно, на худой конец, и к Юрию податься: мол, поддержи, милостивец… Ну да видно будет.
Тайный ход из Нездиного двора к церкви, что он построил, рыли много лет, по ночам. О ходе никто в городе не знал. Все, кто его рыл, стараниями Незды давно были уничтожены. Надо немедля спуститься в подвал, отбросить плиту – и спасен!
Он рванул дверь, ведущую в сени, и отступил: на пороге стоял кузнец Авраам с мечом в руках.
Сумрачно глядя на Незду ненавидящими глазами, спросил глухо:
– Аль не ко времени, посадничек?
Авраам шагнул в гридню, а за ним молчаливыми тенями – Потап Баран и Васька Черт. Боясь упустить Незду, они втроем перелезли через забор, убили во дворе пса, преграждавшего им путь.
Воцарилось молчание. Оно было страшнее криков и угроз.
Наконец его прервал Авраам:
– Пойдем, душегуб!
Незда побледнел. Пытаясь сохранить спокойствие, сказал:
– Нет у тебя права…
– Есть у меня полная мочь и право. Пред народом на площади ответишь, – глухо произнес кузнец.
Незда, выдавив улыбку, сказал, обращаясь не к Аврааму, а к Потапу и Ваське:
– Да кой вам расчет меня прежде времени на растерзание толпе вести? Давайте уж, коли на то пошло, я вам потайник свой с драгоценными каменьями покажу – и делу конец. Не раз помянете добрым словом своего посадника. Бог свидетель – покажу.