Тимошкина марсельеза
Шрифт:
Алексей Лаврентьевич развёл руками. А Репкин продолжал наступать:
— Вот вы, Алексей Лаврентьевич, веру теряете!
— Я? — В голосе Гнедина послышалось недоумение.
— Не верите, а через пять лет…
— Что же будет через пять лет? — спросил Гнедин.
— Со всеми подробностями доложить не могу, — вздохнул Репкин. — Но будет всё так, как Ленин говорит! Если мы с вами доживём, то полюбуемся.
— Я уже не полюбуюсь. Вряд ли! — добавил, помолчав, Алексей Лаврентьевич.
А
— Веру терять нельзя. Это всё равно что в бой идти, а оружие бросить.
Они дошли вдвоём до консерватории. А дальше Репкин зашагал один к себе на работу, в комиссию по делам просвещения.
По дороге он прикидывал: «На этих днях надо обязательно в цирк сходить. Может, с акробатом работает и не Тимошка. Леночка обознаться могла. Но сходить надо обязательно. Встречу — ругать не буду. Погляжу, чему он в цирке выучился. Скажу, чтобы на побывку приходил. А то пусть живёт со мной на квартире».
И Репкин представил себе, как вымытый Тимошка сидит в гнединской квартире в мягком плюшевом кресле.
Где Тимофей?
В пустом холодном цирке громко звучит весёлая музыка, и вдруг в неё врывается глухой львиный рык.
Клоун Шура вздрагивает. Он вытирает влажный лоб и, вздохнув, продолжает бинтовать собачьи лапы мягкой фланелькой.
— Потерпи, Фомушка, — приговаривает Шура. — Потерпи, родной.
Шура не замечает, как в гримёрную входят директор, комендант Захаров и с ними незнакомый матрос.
— Здравствуйте, Александр Иванович! — говорит матрос.
Клоун Шура приподнимает колпак:
— Простите, я не знаком…
— Да кто же вас не знает, Александр Иванович! — перебивает Захаров. — По всей армии разговор идёт: в цирке Рыжий здорово контру продёргивает!
Клоун низко кланяется.
В гримёрную доносится звук, похожий на охрипшую трубу.
— Это слон, у него воспаление лёгких, — говорит клоун Шура.
Репкину становится не по себе. Он оглядывает стены, покрытые инеем. У зеркала стакан с замёрзшей водой.
— А с провиантом у тебя как? — спрашивает Репкин Захарова.
— Тоже плохо, — отвечает Захаров. — Брюквы мороженой пудов сорок вырвал, а больше ничего.
— Простите, а как же лев? — говорит клоун Шура и смотрит на Репкина с тревогой. — Лев — хищник. Он не ест брюквы.
Репкин мрачнеет. Но отвечает сдержанно:
— Что поделаешь, придётся пристрелить.
Он кланяется Александру Ивановичу и идёт с директором и Захаровым по комнатам артистов, где настоящий мороз.
Про
«Никак он — Тимошка!» Репкин остановился будто для того, чтобы попросить у Захарова огоньку.
Захаров чиркнул зажигалкой, но огня не высек.
— Не горит — забыл бензину капнуть! — Пошарив в кармане, Захаров достал спички.
Кутаясь в пальтишко, мимо пробежала завитая, нарумяненная девочка.
— Вот ещё горе, — сказал Захаров. — Ни в одном театре дети не работают, а у нас…
— Много ребятишек? — спросил Репкин, забыв прикурить.
— Трое. Двое Арнольди на лошадях и один с акробатом, с Польди, работал. Вчера за границу укатил, — ответил Захаров.
— Кто укатил?
— Польди с мальчишкой. У Арнольди свои дети, а этот мальчишка ничейный. Но Польди на него бумагу выправил. Свою фамилию ему дал.
— Какую фамилию?
Репкин стоял перед ним туча тучей.
Захаров не понимал, почему этот флотский из комиссии расспрашивает про акробата Тимошку с таким пристрастием.
— Дура ты, Захаров! — сказал Репкин. — Тебя бы на немецкую фамилию переделать. Я этого парня знаю, а ты его в капитализм отправил!..
— Так у него бумага… — струхнул Захаров.
— Бумага?!
Репкин так поглядел на коменданта, который всё ещё держал перед ним обгорелую спичку, что у того похолодело внутри.
Уже на улице Репкина догнал человек в долгополой шубе и глубоких ботиках. Вглядевшись, Репкин признал в нём клоуна Александра Ивановича, с которым только что познакомился.
— Я хотел бы, если вы разрешите, с вами побеседовать, — сказал Александр Иванович.
— Пожалуйста, — ответил Репкин. А сам подумал: «Опять, наверное, будет за льва заступаться».
И Репкин стал шарить в карманах, чтобы закурить и успокоиться. Табаку на курево не нашлось, да и спичек у него не было.
— Так о чём разговор? — Репкин замедлил шаг, и они с Александром Ивановичем пошли рядом.
— Дело у меня теперь, очевидно, безнадёжное, — начал Александр Иванович, но, взглянув на сумрачного Репкина, замолчал. — Может, вы не располагаете временем?
Александр Иванович уже хотел было откланяться и перейти на другую сторону, но Репкин вдруг остановился и сказал зло: