Тимошкина марсельеза
Шрифт:
Поезд уходил, стрелочник плевал ему вслед и шёл в овраг за своей козой.
Проходили и другие поезда. На крышах вагонов стояли пулемёты, а над паровозом развевался чёрный или трёхцветный флаг.
На открытых платформах таких поездов, подняв оглобли, стояли пролётки, а в них, развалясь, горланили песни пьяные вояки, одетые кто во что горазд: кто во френче, кто в полосатой тельняшке, кто в малиновых галифе. Из теплушек слышались брань, женский визг.
Однажды, когда на станции стоял поезд с немцами, Тимошка услыхал, что кто-то играет
— Карашо? — спросил он.
— Играй ещё, — сказал Тимошка, когда немец замолчал.
И чтобы немцу было понятно, Тимошка поднёс руки к губам и запел, подражая гармошке.
— Гут! Гут! — улыбнулся немец и похлопал по бревну, на котором сидел.
Тимошка сел рядом. Немец посмотрел на его пыльные ноги и снова закивал головой, но уже по-другому.
— Са-по-ги? — спросил он.
— Нет сапог, — ответил Тимошка. — Я их не надел, тепло.
Немец был большой, и лицо у него было доброе. Он вынул из кармана фотографическую карточку и, тыча в неё пальцем, стал повторять: «Шарлотта! Шарлотта!»
Слово «Шарлотта» Тимошке было знакомо. «Хорош, Шарлотта, виноград», — умел говорить попугай Ахилл.
На карточке, которую показывал немец, в кресле сидела белокурая женщина и держала на коленях ребёнка.
— Жена небось Шарлотта? — сказал Тимошка.
Глаза у немца стали грустными. Он спрятал карточку, застегнул мундир на все пуговицы и протянул Тимошке свою гармошку.
Тимошка подумал, что он даёт её поиграть.
— Не надо, зачем? Сам играй!
Но немец, положив гармошку на Тимошкину ладонь, по очереди загнул ему пальцы.
— Айн, цвай… — считал немец.
Тимошка ждал, что будет дальше.
— Дай. Я тебе её дай! — сказал немец и запел, как Тимошка, приложив руки к губам, будто держал гармошку.
Из вагонов стали кричать, и немец побежал, перепрыгивая через брёвна.
— Совсем отдал, — понял Тимошка.
Тимошка не рассказал стрелочнику про немца. Радуясь гармошке, он выдумал, как он её нашёл.
— Иду, гляжу — валяется!
С этого дня стрелочник спокойно вешал рожок на гвоздик. А Тимошка не расставался со своим неожиданным подарком.
Господа белые
Поезда с немцами проходили всё реже, зато белых поездов стало больше. Белые поезда шли один другому вдогонку. На стоянках из вагонов выскакивали злые солдаты и спешили к водокачке, чтобы напоить лошадей.
— Ну, быдло!
Лошадь испуганно косилась
— Куда едете, служивые? — осторожно спрашивал стрелочник и угощал солдат самосадом.
Солдаты шутили мрачно. Сойдя с путей, ковыряли сапогом ещё влажную землю и, вдохнув её тёплый запах, по-хозяйски досадовали:
— Пахать теперь поздно!
Из спальных вагонов выходило размять ноги командование. Степенные генералы гуляли по платформе, стараясь держаться подальше от подчинённых.
Ответственный за отправку офицер спешил на станцию и там, гремя оружием, требовал отправить поезд немедленно.
Когда такой поезд отходил, все вздыхали с облегчением: «Слава богу, проехали господа белые!»
Однажды белый поезд пришёл ночью.
Утром, когда он ушёл, все, кто жил у станции, побежали к водокачке. Там, рядом с кучей угля, у стены, лежал расстрелянный телеграфист, а на стене было нацарапано углем: «Смерть большевикам!»
Жена телеграфиста кричала в беспамятстве:
— Убили, убили… Алёшу моего убили…
Тимошка видел, как телеграфиста повернули лицом к небу и, прежде чем поднять с земли, закрыли ему голову платком, потому что голова у него была вся раздроблена.
Тимошка с тех пор боялся подходить к водокачке. Ему всё казалось, что он увидит расстрелянного, и бежал мимо водокачки опрометью, зажмурив глаза.
В селе, где у Криночек жила Фрося Тарасова, тоже ждали белых со дня на день.
— Теперь скоро! — радовался Криночка.
Если бы не деревянная нога, воевал бы Криночка заодно с белыми против красных. Недаром он получил Георгиевский крест за храбрость в бою, за царя, за отечество.
— Слыхали, что они, красные, придумали? — рассказывал односельчанам Криночка. — Хлеб отбирают! А они его сеяли? Шкуру с них, проклятых, содрать бы заживо!
По ночам Криночки копали в огороде ямы, прятали зерно. Копали поглубже, чтобы не нашли красные, да и белым пусть на глаза не попадается.
На дорогах стало неспокойно, и храбрый Криночка давно не ездил в город, ничего не менял.
Тётка Параська потихоньку от него выкидывала тухлые яйца, скармливала поросятам прокисшую сметану.
— Пропадает добро, — вздыхала она.
Дни, как на грех, стояли уже жаркие. В огороде жухла огуречная ботва, капуста опускала вялые листья. В такую жару не натаскаешься в огород воды.
Уже под вечер, когда солнце, накалив за день землю, стало катиться за дальние бахчи, Фрося спустилась к реке. Разогнав ведром длинноногих водомерок, она зачерпнула воды и стала подниматься по тропке.
Фрося осторожно несла ведро двумя руками, чтобы не расплескать. Параська то и дело ругалась:
— Опять, дурная, дорогу поливала? И в кого ты уродилась, такая нескладная?
Фрося поставила ведро между гряд.
Тётки Параси на огороде не было.
— Скорее! — закричал Фросе соседский парень, пробегая мимо плетня. — Айда! Скорее!