Тимьян и клевер
Шрифт:
– Кого-кого занёс южный ветер, недобрый ветер? – проскрипел из темноты голос, подходящий высохшей от времени старухе или ожившему тележному колесу. – Ну-ка, отзовись, назовись да покажись!
Киллиан хотел было громко представиться, но вспомнил советы Айвора и вовремя прикусил язык. Называть своё имя колдунам и фейри – худшая глупость, которую можно натворить.
– Я, э-э-м, от Айвора. Он извиняется и шлёт букет нарциссов, – выпалил Киллиан на одном дыхании и приготовился бежать, пригибаясь и петляя, если что не так пойдёт.
Но нарциссы, видимо,
– Ах, паршивец, помнит, что мне любо, – мечтательно проскрипел голос и дотошно уточнил: – А он сильно извиняется, от души?
– Да какая ж у фейри душа, – пожал плечами Киллиан и добавил: – Но не врёт, кажется, правда сожалеет.
– И смертных мальчишек с извиненьями посылает? Вот ведь трус, – причмокнули в темноте. – Ладно, ступай ближе и давай мне цветы. Посчитаем, что простила я этого обалдуя. А больше ничего не передавал, цветочки только?
– Ещё вопрос передавал.
В темноте фыркнули.
– Кто б сомневался.
Киллиан осторожно подошел ближе, ожидая увидеть в любой момент старуху, карлицу или какую-нибудь фейри-полукровку с ослиной головой… и, когда разглядел хозяйку, не сумел не сдержать изумлённого возгласа.
– О… Вы… Морин?
– Она самая, кто ж ещё, – белозубо улыбнулась девица в тёмном вдовьем платье, сидевшая за прядильным станком. Косы у неё тоже были черны, как ночь, и обвивались вокруг головы царским венцом. На щеках от улыбки играли ямочки, как у пастушки с пасторальной картинки. И лишь одно портило впечатление – жуткий багровый шрам на шее, похожий на след от верёвки у висельника. – Что стоишь, иди сюда. Или спужался?
– Нет, – не моргнув глазом, соврал Киллиан. – Я просто наповал сражён вашей красотой. Мои комплименты, прекрасная леди…
Морин рассмеялась, слегка запрокидывая голову.
– Ай, льстец! Ну, считай, задобрил. Чего там от меня ему надо?
Передав куцый букетик хозяйке, Киллиан осторожно произнёс:
– Айвор хотел бы знать, не встречались ли вам недавно новые лица на Полынной улице. И люди с этим, как его… с сагарисом.
Морин, принимая цветы, привстала из-за станка и оперлась на прилавок.
– Чужаков, значит, ищет… Да ещё с сагарисом… И для чего, коли не секрет?
Здравый смысл подсказывал, что Морин лучше не лгать. Но и правду Киллиану говорить не хотелось, а потому он ответил уклончиво:
– Поговорить, наверно. Для начала. Кто-то что-то украл у кого-то, а нам теперь это где-то искать надо.
Морин прыснула смехом.
– Вот, значит, как? А что мне будет за то, что я видела?
Киллиан потупился, уткнувшись взглядом в неметёный дощатый пол.
– Гм… Вас поддержит то, что вы поспособствуете торжеству добра?
– Вот ещё, глупость какая, – возмутилась Морин и взмахнула букетом. – Пусть придёт ко мне, сам, как в старые времена.
– Я ему передам, – смиренно пообещал Киллиан.
Воцарилось долгое молчание. Никто не хотел заговаривать первым, потому что либо Киллиан должен был уступить и распрощаться, обещая привести Айвора к обиженной торговке, либо Морин – сдаться и
Киллиан тяжко вздохнул.
Морин крутанула колесо прялки.
Киллиан переступил с ноги на ногу.
Морин передёрнула плечами.
Киллиан уставился ей в глаза.
Морин фыркнула.
Киллиан взъерошил волосы пятернёй и застенчиво улыбнулся.
Морин зарделась и отвела взгляд.
– Ну, ладно… Так уж и быть. Тем более что мне тот негодяй тоже насолил, сил нет терпеть. Да, появился один чужак три дня назад. Ходил всё по лавкам да выспрашивал, не видели ли мы девицу-красавицу, босую да в одной рубашке. Я у него перед носом дверь захлопнула, так он меня обложил, да ещё не по-нашему. И тем же вечером гроза разыгралась, молнией ударило так, что флюгер расплавился. Кабы у меня под стрехой лавровая ветка не лежала – знать, и весь дом бы сгорел… Не иначе, как чужак наворожил. И был он высок, хром на левую ногу, одет в балахон какой-то – не поймёшь, то ли женская рубаха, то ли кафтан до полу, а к поясу у него приторочен был махонький топорик. Топорище дубовое, а сам топор серебряный, обоюдоострый. Таким ни дров не наколешь, и в битве доспех не прорубишь. Такой топор – родня серпу золотому, – загадочно произнесла Морин. – А пахло от чужака дымом да речной тиной.
В наступившей тишине шелест колеса прялки слышался удивительно отчётливо. Киллиан с опозданием заметил, что ни кудели, ни спрядённой нити не было, как не было и ни одного товара на прилавке.
– Гхм… Благодарю вас за помощь, Морин. Вашу просьбу я Айвору передам и прослежу, чтоб он не отмахнулся от неё… насколько это в моих силах, конечно.
– Проследи, – благосклонно кивнула она. – Коли выйдет у тебя что – глядишь, и уважать начну.
– Это будет честью для меня, – заверил её Киллиан. – До встречи, мэм!
Морин только махнула рукой и села обратно к прялке. Уже стоя на пороге, Киллиан оглянулся и решился спросить:
– Простите мне любопытство, мэм… Но чем торгуют в вашей лавке?
В ответ на простой вопрос Морин рассмеялась – точно тележное колесо проскрипело.
– А о том тебе рано знать, Киллиан, сын Гэвина. Слишком юн и чист ещё. Ступай, пока я не передумала.
Киллиан вспомнил, что до сих пор не называл Морин своего имени – и выскочил из лавки, как пробка из бутылки с игристым вином. Несмотря на тёплую погодку и яркое майское солнышко, его бил озноб.
«Дорогой партнёр, не мог бы ты в следующий раз ссориться с менее опасными колдуньями? Это было бы так любезно с твоей стороны!»
Мысленно истекая сарказмом, Киллиан возвращался по шумным улицам – мимо скрипучих кэбов, напоминающих о голосе Морин, мимо жмущихся друг к другу домов с высокими окнами, обгоняя неторопливо совершающих моцион дам в пышных платьях и умопомрачительных шляпках, уступая дорогу посыльным и навязчивым лоточникам… Увязнув в невесёлых раздумьях, он едва не проскочил лавку МакКормака. Расплатившись за хлеб мелкой монеткой, Киллиан свернул в проулок и отправился домой короткой дорогой.