Тимьян и клевер
Шрифт:
Сказать – и выдержать, не струсить, взгляда не отвести.
– Ну-ка, постойте. – Киллиан улыбнулся так обаятельно, как только смог; ему это показалось дурной пародией на компаньона, но девицы отчего-то притихли. – Меня на всех не хватит.
Одна из кружевниц, чуть повыше других и с кудрявыми волосами, выступила вперёд, скрестив руки на груди.
– Так ты тогда реши, с кем спервоначала пойдёшь!
Киллиан с тоской подумал, что надо было получше расспросить миссис Майлз, как выглядит её дочка. У прислужниц из свиты белой госпожи волосы выцвели и засеребрились – стали похожи на снег, на лебяжий пух,
Киллиан невольно обернулся, пытаясь разглядеть колдуна, у которого был на правой ноге сапог, на левой – ботинок. Девицы тут же недовольно загалдели:
– Ну, что?
– Решать что станешь?
– Или выбрал уже кого?
Он глубоко вздохнул, точно перед тем как в омут броситься: «Что ж, не знаешь, что говорить – рассыпай комплименты».
– Не могу – все слишком красивы, – ответил Киллиан, улыбнувшись. В лицо жар бросился, но отступать было некуда. – А раз так, давайте дело решим… решим… – Уже едва ли не в отчаянии, он перебирал мысленно весь свой опыт, все неприятности, в которые попадал из-за компаньона, все истории, что слышал от него – но тщетно. И вдруг вспомнил керба. – Давайте-ка дело решим состязанием.
Кудрявая девица сощурилась и протянула:
– Состязанием? И в чём же состязаться прикажешь?
На какое-то мгновение она стала похожа на Морин – не лицом, но осанкой, голосом и тем особенным взглядом, который бывает лишь у зрелых женщин, обладающих изрядным могуществом.
Сбежавшие дочки лавочников смотрят на нахальных юнцов по-иному.
«Что ж, значит, эта точно не Шевонн. Одной меньше».
– В том, что у вас лучше всего выходит, – ответил Киллиан спокойно. Робкое предположение, как можно распознать беглянку, постепенно обратилось в твёрдую уверенность. Оставалось только надеяться, что более опытные приятельницы не догадаются, в чём подвох, и не предупредят новую «сестрицу». – Вы ведь все кружевницы? Так пускай каждая свяжет по кружевному платку и изобразит… Самое прекрасное, от чего сердцу тепло, пожалуй, – будто бы в раздумьях, заключил он. – Но одно условие: повторяться нельзя.
– Это ещё почему? – подбоченилась кудрявая.
– У меня глаза человеческие, – объяснил Киллиан, бесхитростно распахнув те самые глаза. – В полной мере оценить мастерство фейри я не смогу. Куда человеку разглядеть каждый излом снежинки! А вот задумка – другое дело, её сразу видно. Или вы думаете, что вам не хватит на всех узоров?
Уж чего-чего, а гордости даже слабейшим фейри всегда было не занимать.
– Ха! – топнула ногой кудрявая. – Да я могу целую зиму кружева плести и не повториться ни разу. Будет тебе самое прекрасное!
– Прекрасное, от чего сердцу тепло, – негромко повторил Киллиан, не сомневаясь, что его услышат.
И в тот же момент одна из девиц, с длинными широкими рукавами, вздрогнула и опустила взгляд.
«Вот и попалась».
Кудрявая, точно подслушав его мысли, растолкала приятельниц и расчистила место вокруг себя.
– Смотри внимательно, – сказала она, доставая из поясного мешочка серебряные крючки. – Что попросил, то и получишь.
Вязальные
– Ну, что, согрело тебя моё лето? – спросила кудрявая и, одним движением собрав крючки, воткнула их в волосы, точно короной себя увенчала, а затем подхватила полотно и подбросила.
Оно опускалось мягко, плавно, словно крупные хлопья снега. Киллиан заворожённо подставил ладони… и тут же отдёрнул.
Каждый изящный лепесток был вывязан из крохотных снежинок, и холодом они обжигали как настоящие.
– Красивый узор, – уклончиво ответил Киллиан. – Но только за этим летом зима прячется.
Кудрявая надменно фыркнула – и отступила, прячась среди подружек. Вперёд вышла следующая. Она работала дольше, узор вывязывала мельче, так, что отдельных снежинок было уже не видать. По краям полотна расположились ветки цветущей яблони, а в середине – солнце.
– Жарко? – спросила кружевница, покусывая бледные губы и то и дело стреляя глазами.
– Холодно, – честно ответил Киллиан. – Листья пожухли, как будто весной ударили неурочные морозы. Боюсь, твои яблони не принесут плодов.
Кружевница спорить не стала и отошла назад к подругам, с любопытством поглядывая на него. В отличие от кудрявой, она не обиделась вовсе, наоборот, развеселилась.
Третья девица искусно выплела очаг – дрова, решётку, даже чайник на углях… Но вот про огонь позабыла.
Четвёртая изобразила цветущий луг, где нарциссы походили на огромные снежинки.
Пятая – гнездо с птенцами, бессильно распростёршими крылышки…
Вскоре руки у Киллиана перестали чувствовать и холод, и тепло; взгляд подёрнулся белой пеленой, а биение сердца замедлилось. Кружева казались теперь прекрасными, и не было в них не единого изъяна. Они ластились к пальцам – нежные, лёгкие, и с каждым разом отпустить полотно становилось труднее и труднее.
«Что целовать, что танцевать, что просто смотреть на них, – шепнул неприятный голосок будто бы на ухо. – Всё одно».
– Готово, – тихо произнесла следующая кружевница, вручая небольшой платок.
Киллиан опустил глаза, и в лицо ему точно горячей водой плеснули.
Эта девица не выплела ни цветов, ни солнца, ни звёзд. Из путаницы снежных нитей проступали очертания холма, за ним – извилистой реки и дома. И там, на крохотном крыльце, едва-едва виднелась согбённая женская фигура.
– Довольно, – произнёс он, с трудом шевеля онемевшими губами, и поднял взгляд на кружевницу. Та попыталась ускользнуть и затеряться среди сестёр, но Киллиан ухватил её за руку. – Нет, не убегай. Я хочу танцевать с тобой.
Девицы в белом переглянулись – и закружились подле него, обдавая щекочущим холодом, леденящим смехом:
– А как же я?
– Моя работа тебе не по нраву?
– Меня лучше выбери, я пляшу хорошо!
– Вот ведь торопливый!
– А что скажет госпожа?