Тинко
Шрифт:
Клейн-Шморгау строится. У околицы, прямо в поле, вырастают дома. Один большой и несколько других, поменьше.
— Дяденька, вы что тут строите?
— А ты сперва слезь, коль тебе поговорить со мной хочется.
Ясно, что надо слезть, я ж не с велосипедом на свет родился. Я соскакиваю. Кругом бревна и кучи щебня.
— Ты что, с луны свалился?
— Нет, дяденька, я из Мэрцбаха.
— Так, так… Из Мэрцбаха, стало быть. А старика Краске знаешь?
— Знаю, дяденька.
— Говорят, он уж наполовину из ума выжил.
— Нет,
— Давно когда-то мы с ним вместе работали. Душегуб он! Такие либо с ума сходят, либо нам на шею садятся.
— Дяденька, а машины тут будут давать напрокат?
— Какие машины?
— Ну машины, которые называются «Счастье детей».
— Ты что, малость того, а?
— Да это у меня от гусеничных денег еще осталось.
Туда-сюда, что-то мы с этим дядькой никак договориться не можем. А он — ничего, никуда не торопится.
— Что ж ты мне сразу не сказал, что ты это про трактор говоришь! — ворчит каменщик и садится полдничать. — Слыхать, через три-четыре недели пригонят. Сам видишь — спешим.
— А мэрцбахским тоже будут машины давать?
— Это уж я не знаю. Придется тебе кого другого спросить. Не любишь, знать, в поле работать?
Я вспоминаю, что в этом году мне не надо будет больше в поле работать. Но все равно, ведь есть же еще много других ребят, которые не меньше меня обрадуются машинам счастья. И я опять сажусь на свой велосипед:
— Спасибо вам большое, дяденька!
— За что спасибо-то? Я ж тебе ничего не дарил. На вот, возьми кусок колбасы. И поклон передай от меня старому Краске, коль повстречаешься с ним. Скажи, красный Вильгельм ему кланяться велел.
— Я не могу передать ваш поклон, дяденька.
— Это почему? А говорил, будто из Мэрцбаха…
— Да мы со старым Краске в разводе живем, дяденька.
— А ты, должно быть, и впрямь малость того… Поезжай, поезжай, да гляди колбасу мимо рта не пронеси!
Белый Клаушке-старший решил плюнуть на кооператив. Так он прямо и сказал на партийном собрании.
— А что тебе кооператив плохого сделал, товарищ Клаушке? — спросил его Пауле Вунш.
— Кооператив-то ничего, — буркнул в ответ Клаушке. — Да вот вы тут всячески способствуете распространению несправедливости.
— Какой несправедливости?
— Мой парень вынужден сидеть дома, а тем временем другие подростки, которые и половины той политически сознательной работы не провели, какую он проводил, разъезжают по Польше.
Пауле Вунш предложил обсудить этот вопрос на родительском собрании. Но Белый Клаушке не согласен с таким решением:
— Одно из двух: или восторжествует справедливость, или я плюну на кооператив.
— Ну что ж, если ты так ставишь вопрос, мы тебя удерживать не станем.
— Ах, вот вы как?! Такова, значит, благодарность партии!
Белый Клаушке начал перечислять, сколько прекрасных должностей он упустил в городе только ради того, чтобы как следует организовать кооперативную торговлю
— Да перестань, Клаушке! Ты, случаем, не записал, скольких ты людей привлек на нашу сторону?
Белый Клаушке молчит. Фрау Вурмштапер просит слова.
— Голову он только людям морочил, с толку их сбивал, — говорит она и теперь обращается прямо к бледному от злости Клаушке: — А что касается тех хороших предложений, от которых ты будто бы отказался в городе, так это ты знаешь почему сделал? Да потому, что боялся: голодно, мол, там. В этом все и дело.
Белый Клаушке забирает свой большой портфель и уходит. Ни предупреждения, ни уговоры Пауле Вунша не удерживают его.
Неужели теперь кооператив у нас закроют? Ничего подобного. Продавщица ничуть не хуже Белого Клаушке умеет считать и будет сама посылать отчеты в город. Да ей и не впервой. А что ж ей было делать, когда Белый Клаушке целыми днями пропадал на всяких собраниях и совещаниях?..
В деревне стало на двадцать ребячьих голосов тише. Мне не надо больше бегать в поле, и я живу, как на хуторе. Что же мне делать со своим временем?
Я могу спокойно готовить уроки. Попробовал бы я их не делать! На что бы это было похоже: руководитель пионерской организации — и не делает уроков? Не буду же я брать пример с Белого Клаушке и Фрица Кимпеля!
— А зачем нам стараться для долговязого Грюна? — говорят они. — Старик Керн нас все равно заставит все переучивать. Беда с этими учителями!
Вот на большого Шурихта скорее можно положиться. Он, правда, не очень-то старался и при учителе Керне и для учителя Грюна тоже далеко не все делает, но зато он не водится с Белым Клаушке и Фрицем Кимпелем.
— Это нечистоплотные элементы, они индифиритные! — говорит он про них.
Детсадовские ребятишки поют во дворе. Шепелявая с ними. В зелени у окна мухоловка устроила гнездо. Иногда она сидит на подоконнике и своими любопытными глазками поглядывает на меня. Смотри-смотри, маленькая мухоловка! Небось никогда и не видела такого мирового велосипедиста и заместителя пионервожатого. Видишь, вон он сидит у окна и приводит в порядок свои бумаги. Вот какие у нас теперь дела! Да у тебя небось своих хлопот хватает. Поди, все мух ловишь: рты-то голодные надо заткнуть.
В дверь стучат.
— Войдите.
Вот тебе и раз! Бургомистр Кальдауне! Чего ему надо? Ведь наш папа и тетя Клари на работе.
— Добрый день, маленький Краске. Вижу, вижу, ты тоже занят писаниной. Дела, ничего не попишешь.
— Да, — вздыхаю я, — то с пионерами приходится возиться, то еще что-нибудь подвернется.
— То-то и оно! Говорят, ты теперь главным у пионеров?
— Да, да, господин Кальдауне.
— А в ногах ведь правды нет. Что ж ты меня сесть не приглашаешь?