Типичный Петров
Шрифт:
– Убей меня, пожалуйста. И мне сразу легче станет.
И ведь что ужасно, она это всерьез говорит, без игры, без рисовки.
Разгуливает по границе жизни и смерти и строит там, на границе этой, свои концепции. Да, человек более или менее проясняется только после сорокалетнего возраста. Беатриса – из тех, для кого профессия на первом месте. Условно говоря, философия имеет контрольный пакет акций ее души, не менее пятидесяти одного процента. А для меня, стыдно признаться, работа никогда выше сорока девяти процентов не поднималась. Жизнь важнее. Хотя, по идее, у мужчины
Помню, ты меня обозвала “помощником” Беты. Унизить, наверное, этим хотела. Но не получилось у тебя: ничего постыдного в том, чтобы быть помощником любимой женщины, я не вижу. Худо то, что я со своими функциями не справляюсь. Хреновый я помощник. Не хватает у меня чего-то важного внутри: смелости, цепкости… А у тебя как раз это самое имеется – и смелость, и цепкость… Хотя что это я вдруг? Совсем заблудился в треугольничке нашем…
29. “МНЕ ЛУЧШЕ БУДЕТ ОДНОЙ”…
Никогда не думал, что могу услышать такие слова от Беты. Причем не от вечерней и усталой, а от утренней, спокойной и ясной. И ночь ведь была нежна…
– Я не знаю, что со мной происходит, но, когда мы вдвоем, мне еще больнее от моих неразрешимых проблем. А оттого, что ты меня жалеешь, боль во мне только усиливается, такой резонанс возникает, что хоть в петлю лезь. Может быть, я неправильная женщина и хочу чего-то лишнего и невозможного. Кругом столько неустроенных, одиноких… С их точки зрения я, наверное, с жиру бешусь. Но нет во мне жира, никакого защитного слоя нет. И я такая не по выбору, а от природы.
Наверное, тебе было бы лучше с женщиной нормальной, жизнерадостной, умеющей ставить реальные цели и их достигать.
– Да что ты, с нормальной-реальной я бы быстро соскучился.
– А со мной ты измучился. Не знаю, может быть, без тебя я совсем пропаду. Но сейчас нам надо побыть на расстоянии друг от друга. Мне сейчас лучше будет одной. Может, ты куда-нибудь съездишь или я на даче у родителей поживу…
Вот так она сказала, ошеломила, озадачила… Внешне все идет пока по-прежнему, но… Да, наверное, слишком вдвоем мы жили. Когда обоим плохо, нужно куда-то с нашей маленькой планеты перелететь. А рядом уже никто и не вращается.
Тем не менее в эту томительно-душную неделю, в эти самые долгие в году дни чувствую, как одна полненькая сероглазая планетка ко мне все-таки приближается. Двадцать третьего июня просто не могу не позвонить в Новгород. Помнишь, что было ровно год назад?
– “Помнишь”! Это ты у себя там воспоминаниям предаешься, перебираешь, как четки, свои донжуанские подвиги. А я нашим прошлым годом живу, хотя лучше было бы забыть!
– Ты знаешь, мне снова хочется в твой город приехать.
– Не знаю, как город, а я тебя жду всегда. Но только навсегда.
Насовсем. Пока у меня еще есть силы и смелость жизнь заново начать.
Так что ты уж, пожалуйста, все до конца взвесь и обдумай, прежде чем мне снова звонить и на моих чувствах играть. Ладно?
Нет, взвешивать, обдумывать – это не то, что мне сейчас нужно. А тут как раз Вита прорезалась.
Бурную радость она щедро дарит, но чего мне не хватает – это разговора неспешного. До сих пор не могу сколько-либо внятно для себя историю ее выстроить. Несколько раз пытался расспросить о причине развода. Все-таки есть у нее с бывшим супругом общий ребенок, да и потом – столько нежной силы в этой большой женщине…
Иметь с ней все тридцать три удовольствия непосредственно на дому – это для мужчины не такой уж пустяк. Почему же отвалил товарищ? Вита пару раз отвечала односложно: “Выгнала я его”. Но я не то чтобы сомневался – я не очень верю в саму идею “выгона”. Сдается мне, что настоящая женщина до конца бережет семейный очаг и кричит “Вон!” только в тот момент, когда супруг уже сам ступил одной ногой за порог.
Поцеловав и справа, и слева, прижавшись к круглому плечу, опять даю волю любопытству:
– А в чем все-таки главная причина твоего разрыва с мужем?
– Да орал он на меня…
– И только?
– А разве этого мало? Приятно, что ли, когда на тебя рявкают? Ты разве рявкаешь на свою жену?
Я задумываюсь. В буквальном смысле, конечно, нет. У нас с Бетой самое драматичное, что случается, – это когда она в отчаянии констатирует: “Ну, все: ты на меня раздражен”. Может быть, выказывать раздражение – это, по понятьям Виты, и означает “рявкать”?
Припоминаю два главных пункта наших с Беатрисой идейных разногласий.
Первый дает о себе знать во время совместного посещения универсамов и супермаркетов. Бета ни за что не хочет брать на входе тележку или корзину: “Нам купить надо всего-то ничего, в руках унесем”. В итоге приходится стоять в очереди у кассы, прижимая к груди замороженную рыбу и роняя на пол мелкие пакетики с ее любимыми сухофруктами. С корзиной, что ни говори, удобнее!
Более того: при входе в магазин она ничего не желает сдавать в камеру хранения. В итоге нам однажды пришлось доказывать, что гель для душа, который мы с собой внесли, куплен чуть раньше в другой торговой точке. Хорошо, что я по чистой случайности чек в карман сунул, а то бы могли нам настроение основательно подпортить, несмотря на то что мы уж никак на мелких воров не похожи. А может быть, именно смотря на нас и испытывая какую-то классовую ненависть, к нам тогда привязались.
После этого эксцесса я категорически сдаю на хранение все, что вношу в магазин. Однажды даже стал требовать принять у меня газету
“Коммерсант”, только что приобретенную в киоске. Бета покачивает головой: мол, совсем ты сбрендил. Приемщица ей подыгрывает, брезгливо притыкая мою газетку где-то сбоку: не помещать же ее в отдельную ячейку! Но что дальше? Гуляем мы по этому храму торговли и видим журнально-газетный стенд, где ровно тот самый “Коммерсант” имеется и, конечно, подлежит оплате на выходе. Я всего-навсего соблюдаю все правила, для своего же удобства и спокойствия – зачем же меня за это идиотом считать?