Тирант Белый
Шрифт:
Можно предположить, что своеобразная атмосфера общественной и культурной жизни Валенсии во многом сформировала Мартуреля как личность и как писателя. О нем, правда, мы знаем не так уж много. Известно, что он родился в 1413 или 1414 году, скорее всего в Гандии, городе неподалеку от Валенсии. Мартурель принадлежал к знатному семейству, его отец служил казначеем у Мартина Гуманного, а позднее, вместе с двумя старшими братьями Жуанота, принимал участие в экспедиции Альфонса Великодушного на Сардинию и Корсику. Мужская часть рода Мартурелей отличалась, судя по всему, чрезвычайно задиристым и воинственным характером. Впрочем, если судить по количеству дошедших до нас от той эпохи вызовов на поединок, воинственный дух был свойствен далеко не только роду Мартурелей. Как бы то ни было, брат Жуанота Галсеран, защищая честь одной из своих сестер, вступил в тяжбу со своим шурином, поэтом Аузиасом Марком. Сам Жуан от, по известным нам сведениям, по крайней мере, пять раз вступал в конфликт с другими рыцарями. Впервые это произошло в 1437 году, когда он послал вызов на смертельный поединок своему кузену Жуану де Монпалау, обвиняя того в оскорблении чести своей младшей сестры Дамиаты и в нарушении данной ей клятвы жениться на ней. В ответ Монпалау обвинил Мартуреля во лжи, утверждая, что никакой клятвы не давал (однако не отрицая при этом, что обесчестил Дамиату). Как видно, причиной для ссоры послужил так называемый тайный брак, который основывался лишь на данном обеими сторонами
Длительный обмен письмами так и не закончился поединком: сему воспрепятствовала супруга Альфонса Великодушного Мария Кастильская, бывшая непримиримой противницей ссор и дуэлей между своими вассалами. Так что Монпалау в конце концов пришлось выплатить изрядную сумму Дамиате Мартурель. Однако для Жуанота, отправившегося искать судью для предполагаемого поединка, дело с Монпалау имело весьма важные последствия: в марте 1438 года он прибыл в Лондон и оставался в Англии около полутора лет.
Невозможно сказать, тогда ли уже Мартурель задумал свой роман, но несомненно, что вся так называемая английская часть «Тиранта Белого» во многом определена впечатлениями автора от пребывания во владениях Генриха VI Ланкастерского, который, кстати, и согласился быть судьей на предстоящем поединке. Исследователи не исключают также возможности и вторичного посещения Англии Мартурелем в 1450 или 1451 году.
Среди прочих случаев из рыцарской практики Мартуреля наиболее значительны еще два: столкновения с Филиппом Бойлом и Гонсальбо д’Ихаром. Валенсиец Филипп Бойл был одним из самых известных странствующих рыцарей своего времени, о подвигах которого сообщается, в частности, в португальской «Хронике графа дона Педро де Менесес» Гомеса Эанеса де Сусара. В поисках достойного противника Бойл посетил Францию и Англию и, видимо, при дворе Генриха VI узнал о Мартуреле. В 1442 году Бойл вызывает его на поединок. К сожалению, осталось неизвестно, чем закончилась переписка двух валенсийцев. В своем ответном письме Мартурель весьма дерзок и высокомерен с опасным искателем приключений и заявляет, что тот напрасно желает разжечь с ним ссору: «Кто хочет крови, пусть отправляется на бойню, а не в логово волка» — заключение, несомненно, достойное будущего автора «Тиранта Белого». Из писем к Бойлу следует также, что в 1442 году Мартурель впервые отправился в Неаполь ко двору Альфонса Великодушного. Но конкретных сведений о его пребывании в Неаполе ни в этот раз, ни во второй, в 1454 году, когда, судя по косвенным данным, он оставался там больше года, нет.
Инцидент между Мартурелем и Гонсальбо д’Ихаром, командором Монтальванским и кавалером ордена Святого Иакова Воителя, произошел, если верить нашему писателю, из-за того, что Гонсальбо не уплатил обещанную сумму денег за купленный у Мартуреля родовой замок в Валь де Шало. Мартурель неоднократно вызывал своего противника на смертельный поединок, однако Гонсальбо всякий раз отвечал отказом, ссылаясь на то, что сему препятствует устав его ордена, разница в их положении, сословии и знатности рода, а также утверждая, что выплатил деньги сполна. История их отношений опятъ-таки до конца не известна и прерывается на том моменте, когда Мартурель, призванный властями Валенсии прекратить дело, грозился обратиться за помощью к самому императору. Из всего этого ясно, что Мартурель, во-первых, отстаивал в данном случае не только честь своего рода, но и собственные практические интересы, а во-вторых, что он несколько раз посетил Португалию (правда, точные даты его пребывания там не установлены). Контакты Мартуреля с Португалией также нашли свое отражение в «Тиранте Белом».
Умер Жуанот Мартурель в 1468 году, не оставив завещания. Он никогда не был женат и не имел законных наследников, а посему все его имущество и владения достались его братьям и сестрам.
По словам Марти де Рикера, крупнейшего исследователя каталонской литературы и творчества Жуанота Мартуреля, автора «Тиранта Белого» трудно отнести к представителям городского сословия. Он был «воинственным рыцарем, который имел доступ ко многим блестящим дворам и которого весьма уважали за искусство вести единоличные бои. А вот о его участии в каком-нибудь военном походе можно лишь догадываться по некоторым деталям в романе. Для передачи вызовов на поединок Мартурель всегда пользовался услугами высокопоставленных посланцев — герольдов королей Каталонии, Арагона и Англии.
Мартурель — автор одного произведения. Правда, его перу принадлежит также незаконченный трактат о рыцарстве «Гильем де Варвик», но позднее он с небольшими изменениями был включен самим писателем в роман «Тирант Белый» и потому воспринимается скорее как некий набросок к нему. Однако и свой роман Мартурель не успел завершить, о чем свидетельствует то, что на титульном листе первого издания фигурирует имя валенсийца Марти Жуана де Галбы, а на последнем сообщается, что он «перевел» четвертую часть романа — окончание. О соавторе Мартуреля почти ничего не известно. Также непонятно, какова была степень его участия в создании романа. Несомненно, что основной замысел принадлежит Мартурелю. Рука М.-Ж. де Галбы становится заметна, начиная с так называемой африканской части «Тиранта», где ощутимо меняется стиль — он становится гораздо более утяжеленным, помпезным, переполненным замысловатыми описаниями деталей убранства или вооружения и чересчур продолжительными речами большинства персонажей. Таким образом, М.-Ж. де Галбе, в лучшем случае, принадлежит около одной трети текста романа и его роль в создании «Тиранта» явно вторична. Рикер же вообще полагает, что участие М.-Ж. де Галбы сводится к «незначительной редактуре и, что весьма гипотетично, к некоторым вставкам, так что мы осмеливаемся утверждать: с Посвящения до последней главы “Тирант Белый” — произведение одного-един- ственного автора — Жуанота Мартуреля»[804]. Другие исследователи в подавляющем большинстве случаев также предпочитают говорить об одном Мартуреле как создателе романа[805].
* *
«Тирант Белый», несомненно, произведение новаторское. При чтении его постепенно убеждаешься, что сам Мартурель (и именно он!) вполне сознательно трансформировал жанр и, будучи человеком весьма
Обращение Мартуреля к жанру рыцарского романа более чем закономерно. XV век был веком увлечения рыцарством во многих европейских государствах. Хорошо известно, какие пышные рыцарские турниры и пиры, являвшие собой тщательно подготовленные спектакли, устраивались при Бургундском и Анжуйском герцогских дворах, при дворах испанских и португальских монархов. Французские, испанские, португальские странствующие рыцари обороняли дороги, источники или замки, нападая на всех, кто встречался на пути, ради исполнения принесенного обета. Именно в эту эпоху создаются многочисленные трактаты, описывающие, как надо организовывать разного рода поединки и турниры и сообщать о них при дворах; возникают своеобразные письмовники, объясняющие, каким образом следует составлять вызовы на поединок. Создаются также описания подобных турниров, празднеств, оборон и пиршеств, произошедших в действительности, биографии реальных рыцарей[806]. Каталония не являлась здесь исключением. До нас дошло, например, описание турнира на манер рыцарей Круглого стола, которое включил в свою «Хронику» Рамон Мунтанер еще в середине 14-го столетия. В главе 179 он повествует о том, как некто Роже де Льюриа, коннетабль, «в честь короля и королевы Кастильских созвал Круглый стол в Калатайу, соорудил ристалище и приказал построить в центре поля деревянный замок, откуда он выходил, когда прибывал какой-нибудь рыцарь. И в первый день, когда собрались рыцари Круглого стола, он хотел сражаться один от их имени со всяким, кто пожелает поединка. <...> И когда собрались король с королевой и все желающие, прибыл ищущий приключений рыцарь, в богатом одеянии, с учтивыми манерами и готовый к сражению; и как только находившиеся в замке его заметили, они заиграли в трубы, и тотчас же коннетабль вышел из замка, столь же прекрасно одетый и столь же любезный; и он казался рыцарем, превосходящим многих. А если кто-нибудь меня спросит, кто был рыцарь, ищущий приключений, я скажу, что это был Эн Беренгер Арнайя д’Алжера из города Мурсии, что он был доблестным и мужественным, из лучших наездников Испании, и был он из свиты короля Кастилии, высокий, осанистый и хорошо сложенный. Под стать ему был и коннетабль, тоже из лучших наездников в мире. Что мне сказать еще? Судьи принесли два длинных копья упомянутому Эну Беренгеру Арнайе д’Алжере, и он выбрал то, которое ему понравилось, а второе отдали коннетаблю; затем судьи вышли на середину ристалища и подали каждому сигнал сближаться. И соперники приготовились ринуться один на другого; те же, кто видел этих рыцарей, могут подтвердить: то были не рыцари, а гром и молния, ибо никто никогда не сражался лучше и благороднее»[807]. Таким образом, уже Мунтанер зафиксировал процесс, связанный с «эстетизацией» действительности, особенно характерной для Европы той поры, когда определенными людьми реальность творилась по литературным законам, которые полагались высшими (более конкретно — по законам рыцарских романов)[808]. Знаменательно, что и сам Мартурель в жизни необычайно увлекался «игрой в рыцарство», о чем свидетельствуют его многочисленные письма с вызовами на поединок. С другой стороны, подобная переписка, описания турниров и оборон, биографии подлинных рыцарей говорят о стремлении зафиксировать в словесности те стороны жизни, которые первоначально имели прямым источником литературу. Таким образом происходило возвращение «идеального рыцарства» в область словесности, что самым непосредственным образом влияло на создание рыцарского романа нового типа, и в первую очередь «Тиранта Белого».
Кроме того, на каталанском языке существовало произведение, которое имело прямое отношение к формированию и утверждению рыцарского кодекса поведения и к моральному оправданию рыцарства во всей Европе. Речь идет о «Книге о рыцарском ордене» соотечественника Мартуреля Рамона Люля[809], каковая послужила одним из первых образцов для теоретической разработки всего комплекса идей, связанного с рыцарством[810]. Трактат был написан во второй половине XIII века и явился своеобразной точкой отсчета также и для рыцарской культуры Каталонии. К нему мы еще вернемся, говоря о «Тиранте Белом».
* *
Как то явствует из многих свидетельств и источников, каталонцы были хорошо знакомы с так называемой бретонской материей. В XIII и XIV веках помимо множества переводов французских романов о рыцарях короля Артура, о Тристане и Парцифале, существовали и свои собственные (судя по всему, менее многочисленные) образцы жанра. К предшественникам Мартуреля, ориентировавшимися на французский рыцарский роман бретонского цикла, относятся, в частности, анонимный автор «Бландина Корнуальского» («Blandin de Comualha»)(cep. XTV в.) и Гвильем де Туруэлья (Guillem de Toroella), написавший «Сказку» («La Faula») (1375). Оба произведения (имеющие, кстати, стихотворную форму) создавались, когда рыцарский роман во французской литературе оказался уже жанром исчерпанным. По замечанию А.Д. Михайлова, к XIV веку во Франции «куртуазный универсум утрачивал свои прежние привлекательные черты. Герои новых романов уже не были однозначно положительными или отрицательными. Их характеры стали более сложными, в известной мере глубокими. Это говорит, конечно, о “реалистских” тенденциях в развитии романного жанра, “реалистских” не с точки зрения увеличения точных, бытовых зарисовок и вообще описательности, а с точки зрения попыток отразить наличествующие в рыцарском сословии конфликты, сколь бы узки и локальны эти конфликты ни были»[811]. Подобные изменения во французском рыцарском романе связаны прежде всего с тем, что этот жанр в целом являлся в определенном смысле утопией[812], которая противопоставлялась реальности и осмыслялась на первых порах как некий идеальный мир, созданный для проявления лучших, положительных качеств героя и его постоянного самосовершенствования. Но к концу XIV века прежняя утопия оказалась в большой степени исчерпанной, что безусловно предвещало гибель жанра. Не случайно французский рыцарский роман начиная с XTV века не дал никаких значительных образцов и «передал эстафету» каталонской и испанской словесности.
Оба упомянутых каталонских автора ощущают кризисное состояние жанра, но каждый из них реагирует на него по-разному, намечая две дальнейшие линии в развитии рыцарского романа на Пиренейском полуострове. Автор «Бландина Корнуальского» идет по наиболее простому пути и стремится развить занимательную сторону повествования. В его романе представлен полный набор фантастических и сказочных атрибутов (сражения рыцарей с многочисленными великанами, драконами, змеями, заколдованным сарацином, освобождение околдованных и плененных девиц и т. д.) и наблюдается, по словам одного из исследователей, «преобладание внешнего действия в ущерб характеристике персонажей, чувств и символическому значению»[813]. Именно эта черта была характерна и для переводных испанских рыцарских романов. «Бландин Корнуальский» также являлся своеобразным «вольным переводом» с художественного языка французского средневекового рыцарского романа. Его автор, утрируя утопичность, фантастику, сказочность, усугублял, по выражению М.М. Бахтина, разрыв между языком и материалом. «Бландин» представлял собой тот тип романа, который способствовал в лучшем случае выработке «излагающего стиля» и позднее — категории «облагороженное™» и «литературности» языка, а в худшем — созданию множества похожих как две капли воды произведений, блистательно спародированных и высмеянных Сервантесом.