Тираны. Страх
Шрифт:
Едва живой, но разъяряясь все больше, черпая в гневе силы, вышел к бубнящим боярам — худющий, всколоченный, с темным лицом и почерневшей душой. Окинул всех ненавидящим взором и велел подать одежду. Пока его одевали, Иван наслаждался растерянностью, страхом и раболепием бояр.
Не было веры отныне никому.
Кроме двух людей, пожалуй.
Появился в это время при царском дворе Гришка Бельский, коренастый и обстоятельный, больше походивший на меднобородого торговца, чем на дворянина. Должности никакой не сыскал поначалу, но доверием Ивана обладал сполна. Царь и сам не понимал, отчего так благосклонен был к простоватому на вид бородачу.
«Прав был лукавый Сильвестр в одном, Андрей, — сказал печальный Иван. — Не воин я, но государь. Ты же — воевода по милости Божьей! Кому, как не тебе, владеть оберегом от вражеских стрел да мечей! Меня эта птичка едва не сгубила, тебе же вновь послужит с пользой. Ступай и усмири приволжские племена!»
В книге про вредоносность вещиц ни на латинском, ни на греческом ничего сказано не было. Да видать, попы с серебром были опытны и знали куда больше, чем говорили.
В том, что скрывают они свое могущество и чужими руками жар норовят загрести, Иван не сомневался. Как был уверен и в том, что Сильвестр ворожил во время его болезни, убеждая присягать не наследнику, сыну государеву, а Владимиру Старицкому, человеку слабовольному и недалекому, несмотря на двоюродное родство с Иваном.
Тут снова сгодился Гришка Бельский, по прозвищу Малюта, — учинил тайный обыск в доме иерея и в его Благовещенской церкви. Не один, конечно, а с доверенными людьми, которых лично отбирал для деликатных царских поручений. Не сразу нашли улики. Но когда по подсказке Ивана протрясли и простукали в храме каждую икону, то за Предтечей обнаружили тайник, а в нем — другой. Вероломный старик прятал за иконой Писание, да не простое, а то самое, что когда-то приносил на встречу с царем. С титульной стороны взглянуть — так обычная церковная книга. А с нижней — в переплете проделано хитроумное углубление, будто раньше туда была втиснута небольшая фигурка.
В иерейском доме разыскали среди бумаг кое-что любопытное — листы точно такие, как в енохианской книге, только рисунки другие — серебряные вещицы, о которых умолчал Сильвестр. Иван сопоставил изображения с оттиском на Писании и без труда понял, какая фигурка крепилась когда-то к переплету.
Орел с полусложенными крыльями.
Понятных глазу надписей под рисунком не было, но царь прекрасно понимал, каким свойством обладает эта вещица.
Дар убеждения.
…Потрескивали дрова в печи, плыл теплый воздух от ее украшенного затейливыми изразцами бока. За окнами сгустилась темень.
Иван, неподвижно лежавший на кровати, горько вздохнул.
Знал, что грядет еще одна бессонная ночь. Взбудораженная память не даст заснуть, подкидывая картины из прошлого, заставляя переживать
Послушай он рьяного Малюту — тот предлагал отправить Сильвестра на виску или угли, — заполучил бы столь вожделенного Орла еще в молодости. Совсем иначе бы повернулись государственные дела. Успешные переговоры с иноземцами, послушные думские бояре и покорные степные ханы…
Но не решился царь пытать былого наставника. Допросил и сослал все отрицавшего строптивца в Соловецкий монастырь. Адашева же держал в Дерпте под стражей. Пригрозил тому пристрастным допросом, ожидая раскаяния и признаний. Но обхитрил его и тут Алешка — отдал Богу душу, не дождавшись Малютиного подвала. А следом и Сильвестра не стало.
Но Иван точно знал, что вещица эта находилась покамест в русской земле, пребывая в постоянном движении внутри церковного круга. Перепрятывалась, кочевала по соборам, монастырям, отдаленным скитам и подворьям, деревенским церквушкам и часовням — нигде не задерживаясь настолько, чтобы смогли ее выследить царские люди.
А потом случилось несчастье. Предал царя единственный близкий друг, князь Андрей — бежал к польскому королю, да не с пустыми руками. Запугали его или перекупили, Ивану не было дела — в ярости он носился по дворцу и крушил посохом все, что попадалось на пути. Следом новая беда — Малютины люди разведали, что Орел по церковным путям следует в новгородщину, а там свито такое гнездо измены, что все государство на гибельном краю очутилось.
Иван вздохнул снова, на этот раз громко, почти со стоном.
Вспомнил два последних дня, пропитанных смертями.
Глядя на темный потолок, прошептал:
— Мало.
Помолчал, прислушиваясь к внутренней дрожи. Повторил уже громко и решительно:
— Мало!
Глава третья
Лагерь
К вечеру подошли к Твери.
Остановились по приказу царя в пяти верстах от города, выйдя на широкую просеку. Далее дорога уходила вниз, к замерзшим Тьмаке и Волге. Но города за рекой не увидать — все пожирала ненастная мгла.
Непогода разыгралась. Поднялась сильная метель. Ветер налетал нещадно, люди дрожали — одежда не спасала от холода. Сдувались рогожи с повозок. Трепетали гривы коней, разметались хвосты, хлопали края попон. С криком и бранью, едва различимые в пелене снега, опричники разбивали шатры. Коченеющие руки не слушались.
Егорка Жигулин погнался за слетевшей с головы шапкой, увяз в снегу, похабно изругал ненастье, царскую затею и свою судьбу. За что тут же получил тычок в зубы от возникшего рядом Малюты.
— Не ропщи! На государевой службе об одном позволительно горевать — что еще не сложил за царя голову! — наставительно изрек Скуратов, стряхивая снег с рыжей бороды.
Раскладывали костры. Кто-то пытался набивать котелки снегом, растапливать его, но вьюга задувала огонь, забрасывала белыми вихрями.
Кормили лошадей, держа у самых морд мешки — иначе сено разлеталось без остатка.
***
В царском шатре едва теплился огонек. Шипели и потрескивали объятые огнем ветки, плясали по стенам нечеткие тени.