Тиски
Шрифт:
Нужный лес был повален в четыре дня. И утром последнего командировочного денька вышел из своей избы опухший от водки лейтенант и сказал всем на радость: «Возвращаемся домой вечером. На сегодня объявляю выходной. Тот, кто не будет здесь в девятнадцать ноль-ноль, пойдет прямичком на губу. Разойдись!»
Расколовшись на группы, все разошлись. Шелестящий покой тайги окутал нас. Природа заражала своей беззаботностью, неторопливостью жизни. Пройдя километров пять, группка, в которой я был, вышла на большую и своеобразную поляну по форме почти совершенный прямоугольник. А еще мы заметили, что трава на этой поляне была выше, чем вокруг. Отойдя от странной поляны, мы вдруг натолкнулись в зарослях на узкоколейку, и почувствовали беспокойство, которое невозможно описать словами. Узкоколейка исчезала в зарослях молодого
Малыши вели нас минут десять и остановились у места, где река довольно круто поворачивала на запад, образовывая сильно подмытый обрыв. Малыши влезли в красный от осени кустарник, росший там. Мы следили за ними глазами и вдруг увидели чуть ли не во всю высоту обрыва, размываемого водой, груды человеческих костей. Мы оцепенели. Все стало ясным. Поляна была лагерем, здесь стояли вышки, на них были пулеметы, колючая проволока. Сколько тысяч человек было здесь замучено? Никто не скажет.
Пересилив себя, я подошел поближе. На ноге одного скелета висело подобие бирки. Номер был повернут к земле. Я не посмел осквернить любопытством покой того, кто для меня еще был человеком. Покой ли? Я не был верующим, но не мог не подумать об их душах. Если действительно существует бессмертие, то обрела ли душа каждого покой, если прежде, чем убить, в нее плюнули, а плоть испоганили, бросили, как не бросают и последнюю собаку. Много бы я отдал, чтобы узнать это.
Веселые крики убегающих с нашими пилотками малышей заставили меня поднять голову. Я посмотрел на друзей. Все были бледно-зелеными. Но лица их были лицами людей, готовых к драке.
Мы возвращались молча. Осторожно ступая, шли по этому месту, от земли которого шло и шло человеческое страдание. Остановились у поляны, где стояли когда-то бараки, где существовало то, что не должно существовать. Только тут, представляя вышки с пулеметами, я вспомнил, что я — солдат. На вышках тоже ведь стояли солдаты. Были ли они из специальных войск НКВД или КГБ — это дела не меняло. Они были солдатами и советскими людьми. В той же форме, с такими же уставами, что и наши. Сколько лет прошло? Двадцать, тридцать? Здесь, на этой поляне солдаты убивали людей тысячами, может быть, десятками тысяч. Если к каждой единице приставить человеческую жизнь со всей ее неповторимостью, то нет уже цифр, есть отвратительная громада непоправимых преступлений. А что если завтра нам в руки дадут пулемет и погонят на вышку? Что тогда?
По прибытии в часть ребята начали нас расспрашивать о впечатлениях. Настаивали. Мы молчали. Слов не было. Да и не говорить хотелось.
Бегство в другой мир
Солдат чаще попадает на губу, под трибунал или ломает себе кости, чем сходит с ума. Как говорят в армии: «Рехнуться не есть лучший способ демобилизоваться». Некоторые за всю службу, навидавшись как будто всего, так ни разу и не увидели сошедшего с ума человека. И даже в санчасти обычно не сталкиваются с душевнобольными. Они как будто вне военной службы. Мне все же привелось за годы службы увидеть двух парней, ушедших от уставов, начальства и караулов в иной мир, без безумия.
Первым был маленького роста казах. Он так стремился побыстрее уйти из нашего мира, что курил без просыпу анашу и запивал ее одеколоном. Когда не было ни того, ни другого, он глотал все таблетки, которые попадались под руку. В один ненастный день к нему начали приходить видения. Он то трясся, то окаменевал. Увезли казаха из части в неизвестном направлении.
Через год другой паренек, прибалтиец из соседней минометной роты, заблудился
Эти два случая можно отнести к бурному проявлению безумия. Однако в армии чаще всего можно наблюдать душевную расшатанность солдата. Внезапная раздраженность из-за пустяка, подозрительность ко всем и всему, сильная боязнь простудиться. Такие чудачества, нисколько не опасные, показывают, что военнослужащий в армии чувствует себя, пожалуй, одиноко. Бывает, правда, и серьезнее. Кто-то вдруг совершенно теряет вкус к жизни — такого никакими наказаниями не заставишь пришить хотя бы свежий подворотничок. А кто-то, наоборот, вдруг начинает смахивать на кокетливую девицу. В тумбочке появляются духи, всевозможные кремы, протирания. И при этом никаких признаков полового извращения. Он по-прежнему мечтает о девушках, но появление малейшего прыща приводит парня в ужас. Во всем остальном — солдат как солдат. Начальство в подобных случаях закрывает глаза.
Кроме того, в каждой воинской части существуют и симулянты. Одним надоело ходить строем, торчать в карауле, других со всех сторон зажимает царящая кругом несправедливость — это мучает их в буквальном смысле слова. Если в гражданской жизни кривду можно замазать, забыть — пойти, например, в кино, послать бригадира ко всем чертям, сменить место работы, то в армии ложь и мерзость обнажены, ничем их не замажешь и не забудешь. Они почти всегда перед глазами. В армии могут приказать: «Не думать! Не думать!» И в этом не будет ничего удивительного.
В нашей армии мало выполнить приказ, его нужно выполнить, не размышляя. В нашей армии мало отвечать по уставу, нужно и в личной беседе с товарищами отвечать, следуя неписанному уставу особого отдела. Но повсюду были, есть и будут люди, которые не могут следовать этим правилам: не могут не думать, не хотят скрывать свои мысли и не могут молчать, видя несправедливость. Такие ребята и мучаются в нашей армии. Они ведь хотят быть не только солдатами, но и людьми, людьми в открытую, и с этим никто ничего поделать не может.
Отчаяние способно на многое. Лень — тоже. В санчастях, медсанбатах, госпиталях много солдат, симулирующих ту или иную болезнь. (О том, как симуляция вредит настоящим больным, на которых смотрят как на симулянтов, — дело другое и разговор другой.) Можно отыскать даже специалистов по симуляции. Некоторые из них бесплатно раздают рецепты, некоторые требуют платы в виде пачки «Беломора», поллитра и т. д. Тебя могут многому научить. Можно, например, сжевать за день две пачки фосфатина — тогда по телу пойдет сыпь. Диагноз, согласно настроению врача, скарлатина или дифтерит. Но можно проглотить на голодный желудок кусочек мыла и запить холодной водой. И тут, если уже действительно повезет, то будешь всю жизнь с испорченным желудком, если не попадешь раньше времени на кладбище от прободения желудка. Многие солдаты об этом знают — и все же идут на это. Есть специалисты, достающие кофеин. Два укола по ноль-пятнадцать — и высокая температура в кармане. Можно смело идти в санчасть и пожить несколько дней без отбоя и подъема. Иные глотают стрептомицин — опять же температура. Есть и такие, что пьют холодную воду, предварительно капнув туда спиртового эфира. Это ничего. Но выпить две-три ложки цытварного семени — это уже посильнее, Появляются симптомы так называемого «острого живота». Диагноз — гастрит. А если накуриться шелка, можешь вернуться домой с испорченными легкими.
Разумеется, большинство не хочет прибегать к подобному способу ухода от армейской действительности. Кто-то хочет выслужиться — это стремление охватывает все существо и действует как своеобразный наркотик. Кого-то тянет к спиртному, кто-то, пренебрегая наказаниями, бегает к девушкам и женщинам. Каждый старается по-своему забыть о службе, торопить время, а если удается, вообще забыть о нем.
Для меня забытьём, уходом в другой мир были книги. Я читал их даже в карауле на посту. Носил их всегда под гимнастеркой, чтоб не украли. Тогда я не думал, для чего нужен этот уход от армейской действительности.