Тисса горит
Шрифт:
Очнувшись, Петр не сразу сообразил, что с ним произошло. Он повернулся и увидел над собой склоненное лицо. Оно показалось ему знакомым, но он не мог припомнить, где и когда он его видел. Он слышал обращенные к нему слова, по смысла их не улавливал.
Где-то горнист протрубил зорю.
Петр вновь впал в забытье. Когда он очнулся от долгого и глубокого сна без сновидений, боль утихла. Но пошевелить ни рукой, ни ногой он не мог, они словно одеревенели. Голова стала тяжелой, как камень, мысли едва ворочались.
Прошло немало времени, пока он смог наконец осмыслить все происходящее.
— Ты что сказал?
— Я спрашивал, где у тебя болит.
— Я не о том… — нетерпеливо оборвал его Петр.
Бескид осторожно приподнял его голову и поднес к губам жестяную кружку. Петр жадно выпил и опять закрыл глаза. Но спать больше не мог.
«Мария Рожош… Все это пустое, — подумал он. — Рожош, Секереш… Вся эта игра — кто кого обманет, кто кого перехитрит… Ничем другим это и не могло кончиться. Ясно, они всегда нас вокруг пальца обведут…»
Понемногу мысли его приняли другое направление. Его товарищей по прежней уйпештской работе — Потьонди и Пакши — венгерский суд приговорил к смертной казни. А группу товарищей, с которыми он работал в Прикарпатской Руси, чешские легионеры перебросили через Тиссу, так же как его — через Дунай. Венгерские пограничники-офицеры замучили их до смерти, затоптали сапожищами и швырнули их изуродованные труппы в Тиссу… «А что будет со мною?.. Эх, так или этак — не все ли равно!»
Стены камеры были из необструганных досок, вместо пола — земля. Окон в камере не было, но в отверстия между досками свободно проникал свет. Камера походила больше на курятник, чем на человеческое жилье.
— Не спишь?
— Нет.
Бескид опустился возле него на колени и зашептал ему на ухо:
— Слушай, я им сказал, что чехи перебросили меня сюда за то, что я в Словакии вел венгерскую пропаганду. Фамилию и место рождения для себя я выдумал. Ты тоже должен выдумать и выучить назубок, чтобы потом как-нибудь не спутать. Теперь я — Иоганн Бадье, родом из Кошице. Пока будут наводить справки, мой и след простыл. Понял?
— Понял.
— Нам надо соблюдать чрезвычайную осторожность. Когда нас перебрасывали, четырех коммунистов тут же на месте ухлопали. Осторожность сейчас — прежде всего.
— Почему ты говоришь «коммунистов», а не «товарищей»? — вдруг прервал его Петр.
— Ладно, пусть будет «товарищей», — пожал плечами Бескид. — Между собой мы, конечно, можем их так называть, но лучше приучить себя называть их коммунистами. В нынешнее время за одну такую обмолвку можно на тот свет угодить. Не время сейчас героев из себя разыгрывать. Живому псу лучше, чем мертвому герою. Понял? Нам обоим нужно первым делом выбраться отсюда и попасть в тихое местечко на спокойную работу. Долго так все равно продолжаться не может. Ведь верно?
У Петра возникли подозрения, он отодвинулся от Бескида. Закрыл глаза и молчал.
«И Бескид туда же, —
Немного погодя он опять уснул, но спал неспокойно. Когда проснулся, была глубокая ночь. Он стал ощупью искать Бескида. Но напрасно обшарил всю камеру (три метра в длину, в ширину еще меньше), — Бескид как в воду канул. Убедившись, что остался один, Петр лег на пол. Попытался было заснуть, но, видно, выспался достаточно, да и голод давал себя чувствовать, — глаза не смыкались.
На рассвете в соседней камере заплакал ребенок, а затем мужской и женский голоса затеяли перебранку. Петр встал и тихонько постучал в дощатую стенку. Ответа не последовало, но брань утихла, и только попрежнему кричал, надрываясь, ребенок. Петр постучал еще несколько раз, но никто не отозвался.
«Бежать отсюда нетрудно, — решил Петр, обследовав сбитые наскоро стены и дверь, запертую снаружи на замок. — Знать бы только, где я нахожусь… Бескид, чорт его побери, как-то выбрался отсюда. Почему он ничего мне не сказал?..»
Часы с руки исчезли, но Петр обрадовался, обнаружив, что обыск был поверхностный. Бумаг у него при себе не было, — подложный паспорт, полученный в Кошице, остался вместе с чемоданом в Братиславе. Кошелек отобрали здесь, но в правом жилетном кармане остались чешские банкноты — одна в пятьдесят крон и две по десяти.
«Выломать ночью доску и…»
На рассвете в соседней камере послышался стук отпираемой двери, в камеру что-то швырнули. Дверь захлопнулась. В замке щелкнул ключ.
Через минуту Петр услыхал тихий жалобный стон. Он тихо стукнул в стену. Стон смолк. На несколько секунд водворилась тишина. И вдруг камера огласилась диким, нечеловеческим воем.
— Кто там?! — закричал Петр и что было сил забарабанил кулакам по стене. — Кто ты? Что с тобой?..
Вой внезапно оборвался, и теперь снова слышен был лишь тихий прерывистый стон. В дверь несколько раз стукнули прикладом. Петр припал ухом к дощатой перегородке. Послышался протяжный вздох, затем все стихло.
Петр снова постучал в стену, — ответа не было. Пробовал заговорить, — никто не откликнулся.
Он бросился ничком на землю и, хотя кругом стояла могильная тишина, обеими руками крепко зажал себе уши.
Было уже за полдень, когда дверь в камеру открылась. Петр вздрогнул и обернулся. Вошел солдат с миской в руках.
— Жив? — крикнул он, притворив за собою дверь.
— Жив.
— Есть хочешь?
— Хочу.
И Петр начал медленно приподниматься. На сонном глуповатом лице солдата отразилось удивление.
— Кости-то целы?
— Целы…
— Крепко же ты сколочен! И то сказать: повезло тебе! Фельдфебель Шимак вчера не то чего обожрался, не то наклюкался, только и по сию пору он благим матом в лазарете орет. С соседом твоим, — солдат кивнул на стену, — он успел расправиться. А ты, парень, видно в рубашке родился.