Тисса горит
Шрифт:
— Хороший сапожник из тебя вряд ли выйдет, — сказал Лаци, — но если сядешь рядом со мной, то как-нибудь справишься. Производство настолько механизировано, что достаточно изучить какую-нибудь одну деталь. Для квалифицированного рабочего это — сущий пустяк. Можешь смело попробовать.
Хоть и не больно смело, но все же Павел Тимар рискнул попробовать. И теперь — на вот тебе! Надсмотрщик всучил ему все эти штуки, а ты изволь заготовлять пробную пару!
За столом сидело четверо. Справа от Тимара — пожилой бородатый мужчина с утомленным лицом, слева — долговязый парень, приблизительно одних лет с Павлом, напротив —
— Это вы, товарищ, служили в солдатах вместе с нашим другом Кемень? — спросил Тимара бородатый.
— Да, я, — ответил Тимар.
— Я так и думал.
И не успел Тимар опомниться, как не начатая работа очутилась у его соседа, а перед ним красовались, натянутые на колодки, заготовки.
— Над этим вы можете немного повозиться, — шепнул ему сосед.
Его товарищи сделали вид, будто ничего не видели и не слышали.
В комнате находилось около тридцати рабочих столов. И за каждым сидели, сгорбившись, четыре человека. Из соседнего помещения слышался монотонный шум машины. Надсмотрщик, прихрамывая, переходил от стола к столу. Тимар исподтишка наблюдал за ним. Он заметил, что тот придирается к каждой мелочи, дает указания, исправляет, бракует, но, переходя к следующему рабочему, уже не интересуется выполнением распоряжений. Подошел он и к Тимару, бросил беглый взгляд на заготовку пробной пары и направился дальше. Тимару показалось, как будто он одобрительно кивнул головой.
— Старик сегодня в отличном настроении, — шепнул рабочий с повязкой. — Верно, здорово выпил вчера… Кабы цена на вино немного упала, наша жизнь, пожалуй, стала бы совсем сносной, — прибавил он после короткой паузы.
— Кабы упала цена на вино, да на хлеб, да на мясо, да квартирная плата была бы снижена и повышены наши ставки, да кабы во рту выросли грибы… — заворчал бородатый.
— Взять хотя бы, к примеру, вино. В концентрационном лагере, когда фельдфебелю Бизику было что выпить, нас — кроме разве клопов, вшей, блох да крыс — ничто и никто не беспокоил. Зато уж, если Бизик бывал трезв… гм, будь в тот вечер достаточно вина, быть может, оба глаза у меня были бы целы.
— Вы попали сюда из Югославии, товарищ? — обратился к Тимару долговязый парень.
— Да, оттуда.
— А там работали по этой же профессии?
— Д-да…
— Я так и думал, — сказал долговязый, мотнув головой. И кинув быстрый взгляд на надсмотрщика, стоящего к ним спиной, он быстрым движением обменялся с Тимаром колодками.
Кривой смущенно отвернулся, старик неодобрительно покачал головой.
— Не следует торопиться. Если товарищ будет так быстро делать заготовки, он этим только подорвет расценки. Надо быть себе на уме, — наставительно заметил он.
— В чем дело? — спросил надсмотрщик, уловивший последние слова старика.
— Ничего, ничего! Вот товарищ Шульц никак не может простить мне моих слов. Я как-то высказался: коли, мол, жалованья не хватает на еду и на питье, так я, мол, стою за питье. Кому — поп, кому — попадья.
Не сказав ни слова, надсмотрщик прошел дальше.
Обедать Тимар отправился в один из ближайших трактиров. Повел его туда старый Шульц. Лаци обедал вместе с ними за одним столом. Он заказал только суп; второе блюдо он принес с собой завернутым в газетную бумагу. Таким образом обедало большинство рабочих обувной
— Пробная пара сойдет с рук, — сказал старый Шульц, — но как быть дальше? Мало по малу у нас на фабрике металлистов окажется больше, чем кожевников.
— Надо наладить так, чтобы мы втроем, вместе с Телькеш, попали за один стол. Будем работать коллективно. Тимара заставим пока гвозди забивать.
— Коллективно… гм… Ну что ж, попробовать можно. Но я все-таки того мнения, что металлистов лучше устраивать на сталелитейных заводах.
— Оно верно, имей мы соответствующие документы, — вздохнул Лаци. — Но их-то у нас и нет. Впрочем, может быть…
— Об этом поговорим в более подходящем месте, — перебил его Шульц, вытирая мокрую от супа седоватую бороду.
— На нас здесь никто не обращает внимания. А кабы и обращали, так из нашего разговора все равно ничего не поняли бы.
— Осторожность никогда не мешает. Я сам виноват, что начал разговор. Ну, и баста! Кончаем! Чорт меня побери, если это пиво наполовину не разбавлено водой!
В углу, в двух шагах от стола, часы заиграли марш Радецкого.
— Н-да, — промолвил старик, хитро подмигнув Тимару. — Все в порядке! — молодцевато надвинул на лоб старомодный выцветший котелок.
— Я буду вас звать Тимаром, чтобы быстрее привыкнуть к этой фамилии, а вы не забудьте — меня зовут Киш. Иоганн Киш. По профессии — безработный парикмахер. Н-да… а теперь — к делу.
С Андьялфельда дул сильный холодный ветер. В оледенелых деревьях городской рощи ветер выл еще сильнее. Аллеи были почти безлюдны.
Киш уже больше часа наставлял Тимара, а возникали все новые и новые вопросы.
— Пойдемте ко мне домой, уж больно холодно, — прервал разговор Иоганн Киш. — Я живу тут неподалеку, на Стефанской улице. Адрес известен всего четырем товарищам, вы будете пятым. Только в исключительно важных случаях вспоминайте его. Записывать его тем более нельзя.
Киш жил у продавца сластей с площади Гараи. Вход через кухню. В кухне этой и ютились хозяева, старые супруги.
Стол покрыт ветхой плюшевой скатертью, и на нем фарфоровая ваза с пыльными искусственными цветами. Складная походная кровать, платяной шкаф, четыре стула. Вот и вся обстановка этой комнаты. На стене в золоченой раме портрет короля Карла.
— Наши хозяева, — Тимар кивнул в сторону кухни, — убеждены в том, что если бы этот идиот вернулся, сразу воцарилось бы «доброе» старое время. Дядя Вайс время от времени благословляет портрет.
Киш вынул из-под кровати граммофон и поставил пластинку с какой-то опереточной арией.
— К этому я обычно прибегаю только в том случае, когда стучу на машинке. Но не вредно лишний раз давать знать дяде Вайсу, что я принадлежу к веселым беднякам.
И Киш снова принялся за свои объяснения.
Он расхаживал взад и вперед, заложив руки в карманы пиджака. И эти длинные, согнутые в локтях руки напоминали ручки вазы.
Говорил он медленно, подчеркивая слова, которым он придавал особое значение. Но и тогда, когда он рассказывал о своих неудачах и затруднениях, у него был такой решительный тон, что с трудом верилось, чтобы этому человеку могло что-либо не удаваться. Он смотрел в глаза собеседника с детским любопытством. И если разговор бывал ему по душе, он смеялся, широко открывая рот и обнажая два ряда блестящих белых зубов.