Тито Вецио
Шрифт:
— Благодарю, друг мой, благодарю. Но пока, как видишь, я не подвергался никакой опасности.
— Тем лучше, нам пора домой, уже первый час наполовину прошел, тебя давно ожидают друзья к ужину, пойдем.
— Ты прав, Гутулл, — сказал Тито, утирая катившуюся по щеке слезу. — Печаль не может быть вечной, жизнь слишком коротка, чтобы всю ее проводить в тоске и слезах. Еще раз прощай, мой дорогой Марципор, и успокойся…
И оба друга удалились.
— Да хранят тебя боги, — прошептал старик, закрывая дверь, — ты улыбаешься сквозь слезы. Ах, дом старого Вецио. Кто бы мог подумать, что с тобой случится такое. Флора, можешь торжествовать, сбылись твои проклятия. Ах, я до сих пор не могу без содрогания вспоминать ту странную ночь, когда оторвали от ее груди несчастного сына и поставили на его лбу постыдное клеймо раба. Босоногая, с распущенными волосами, в разорванной
Рассуждая таким образом, старый слуга зажег свечу перед грубо сделанной статуэткой, изображающей покровителя семейства, потом стал с покрытой головой на колени и поклонился, несмотря на тяжесть цепей и бремя прожитых лет, поднес руку ко рту в знак искреннего почтения к богам [53] и начал горячо молиться. Долго молился старик и слезы текли по его морщинистым щекам. Он ничего не просил для себя, он умолял богов образумить старого Вецио и сделать так, чтобы вместо мрачных и подозрительных типов в балахонах в дом вернулся честный и жизнерадостный Тито. Между тем верный Аргус, забравшись в свою конуру, заснул и во сне жалобно визжал, помахивая хвостом — ему чудился ребенок Тито, игравший с ним.
53
Устная молитва — молящийся подносил правую руку ко рту, приподняв большой палец, одновременно наклоняя голову вправо и влево. Так римляне молились и клялись.
УЖИН В СТОЛОВОЙ ЭПИКУРА
На западной стороне обширного вестибула храма Минервы на Авентийском холме, на котором ежегодно происходят смотры легионеров, освящение оружия и приносятся жертвы за благополучие войска, стоял дом, в котором жил молодой Тито Вецио. Этот дом располагался между храмовой площадью и улицей, на месте которой сейчас проходит улица святого Павла. Сад спускался от дома террасами по западному и южному склонам горы.
В отношении удобств и изящества дом Тито Вецио не имел себе равных и состоял, как и большинство домов патрициев, из двухэтажного бельведера и большого дома. Вообще, все палаты римских богачей располагались на возвышенностях и были ярко освещены солнцем и продувались ветром, чего нельзя было сказать о неказистых, скученных лачугах бедняков.
Выстроенный из тиволийского железняка, дом Тито Вецио был образцом современной архитектуры и отлично распланирован внутри. Слуга в зеленой одежде, в тунике, стянутой у талии поясом вишневого цвета, указывал гостям как пройти в подиум — широкий параллелограмм с портиком, поддерживаемым двенадцатью прекрасный колоннами, и полом, вымощенным мраморными плитами. Среди атрия, где портик склонялся к водостоку, над которым виднелось небо, находился четырехугольный бассейн, устланный лучшим мрамором, куда текла вода, струившаяся из портика в чашу пьяного Сатира — поистине шедевра скульптуры.
Атрий был освещен бронзовыми канделябрами, в которых размещались лампадки в два-три фитиля, расположенные между колоннами. Великолепные настенные фрески были нарисованы лучшими художниками. Мраморные статуи греческой работы дополняли изысканную обстановку этого великолепного помещения. Отсюда коридор вел к небольшому портику, внутри которого находился ксистум, то есть садик, где зеленели лавры, были разбиты дорожки, росли бук и хвойные деревья и высоко бил фонтан, украшенный наядами и тритонами прекраснейшей работы. Перестил и ксистум освещались сотнями факелов, ярко отражавшихся в мраморе позолоченного потолка и бассейна. Между колоннами выделялась балюстрада из фригийского мрамора с зеленоватыми жилками, повсюду стояли вазы с растущими в них редкими растениями. С левой стороны портика находилась маленькая гостиная, в ней собралось общество, слышались смех и пение.
Приглашенные гости частью сидели,
— Тысячу извинений, дорогие друзья, — сказал молодой хозяин, входя в комнату и пожимая всем руки.
— В таком прекрасном и умном обществе, как здесь, нельзя скучать. Но, между нами. Я не вижу еще двух приглашенных: поэта Анция и Альбуция, — сказал Квинт Метелл.
— Я не думаю, что Альбуций одновременно с языком родного Лациума позабыл о точности и необходимости держать свое слово, — сказал молодой человек лет тридцати с серьезным выражением лица, несколько бледный от постоянных умственных занятий и частой бессонницы. Он принадлежал к числу тех людей, о которых Цезарь, захватив верховную власть, говорил, что они наиболее опасны. Словом, это был Марк Ливий Друз. В нем римляне не без оснований видели преемника насильственно погибших Гракхов.
— Жаль, если его не будет с нами, — сказал Луций Сцевола, известный римский философ, стоик и законовед. Он любил подтрунивать над бедным грекоманом и благодаря прежде всего эпиграммам знаменитого Сцеволы Альбуцио впоследствии попал в историю, причем именно как грекоман.
— Подождем еще немного опоздавших, а потом сядем за стол без них.
— Хорошо сказано, Тито. Волки моих гор, когда голодны, набрасываются на еду ничуть не беспокоясь об опоздавших.
Эта фраза была произнесена грубым голосом на наречии горцев Марком Помпедием Силоном, которого привел на вечер Марк Друз. Силон был пропорционально сложенным исполином необычайной физической силы. Голова его, покоившаяся на могучей шее, была словно изваяна резцом великого скульптора. Черные глаза горели, борода и волосы были курчавыми, нос орлиный, несколько великоватый рот — с безукоризненно белыми, плотно сидящими зубами. Раз увидев Силона трудно было забыть. Выразительные черты его лица надолго остались в памяти. Этот человек обессмертил свое имя. Когда в 91 году до нашей эры союзные итальянские города, узнав, что новый несправедливый закон ставит под сомнение их право на римское гражданство, создали союз, в который вошли пицены, луканцы и френтинцы и объявили своей метрополией Коринф, то возглавил их Марк Помпедий Силон. Именно тогда на знаменах впервые появилось название «Италия».
— Твоим волкам, Помпедий, — сказал, улыбаясь, хозяин, обращаясь к исполину, — скоро достанется большой кабан Лукании.
— Тито, доблестный Тито, — радостно воскликнул мальчик, прибежавший сюда из зала для игры в мяч, — как я рад, что вижу тебя, наконец ты пришел.
Тито Вецио подхватил ребенка на руки и при этом покраснел, словно молоденькая девушка. Мальчик казался миниатюрной копией знаменитой римской красавицы того времени Цецилии Метеллы, супруги сицилийского претора.
Наконец, слуги доложили о приезде двух последних гостей: Анция и Альбуция.
Трагический поэт Анций был стариком почтенного вида с густой белой бородой и черными, как уголь, глазами, выражавшими пылкость и энергию, несмотря на преклонные годы поэта. Он был одет в темную тогу, очень широкую и длинную, которая придавала всей его фигуре еще более величественный вид. Товарищ его, напротив, был образцом франта, являвшимся непременным участником всех блестящих городских гуляний, законодателем мод вообще и слепым подражателем золотой афинской молодежи в частности. В его одежде, словах и поступках не было ничего своего, только заимствованное. И хотя любая копия хуже оригинала, Альбуций сам нередко становился предметом для подражания некоторых представителей римской аристократии. Речь его всегда была щедро усыпана греческими словами, даже цитатами, нередко приведенными совсем некстати. Говорил он нараспев, жеманясь, непривычно для обычного уха выговаривая многие согласные, что, конечно, вызывало смех не только у людей серьезных, но даже и у женщин, которых, впрочем, это скорее привлекало, чем отталкивало.
Голосом своим он старался подражать звуку флейты по примеру известных ораторов Греции. Вечно праздный и пустой фат, он охотно посещал общество красивых женщин, выкладывая перед ними весь свой запас любовного вздора, в его речах слышались слова: жизнь, душа, любовь, любить. Одежду он менял несколько раз в день и ни за что не вышел бы из дома, не поправив в последний раз свой наряд перед маленьким серебряным зеркальцем.
На вечер к Тито Вецио он явился в окаймленной пурпурной полосой белоснежной тунике, длинной, с широкими рукавами. Волосы и борода были завиты и надушены мирром и корицей. На пальцы обеих рук было надето множество перстней, украшенных драгоценными камнями разной величины.