Титулованный Соловей

Кель Мариша

– Уверен, моя дорогая, это же очень интересно. Да и Кити достаточно взрослая, чтобы не обходить стороной подобные разговоры и темы. Вольф, – обратился князь к Щербатскому, – ты заметил, как выросла моя дочь? Она считается в свете первой красавицей!

Только в этот момент беглый и встревоженный взгляд Кити встретился со спокойным взглядом льдисто-голубых озёр глаз Щербатского.

Сердце девушки на мгновение остановилось, и она внутренне содрогнулась.… На Кити смотрел совершенно незнакомый человек, который не имел ничего общего с тем мягким, обаятельным мужчиной, который признавался Кити в любви пять лет назад в парке Ольденбургского поместья. Некоторое время девушка продолжала внимательно и пристально смотреть в холодно-серебристые

глаза незнакомца, пытаясь отыскать прежнее тепло и хоть малейший признак доброжелательности, понять, что же с ним произошло и о чём он думает, что чувствует. Но лицо мужчины оставалось непроницаемым и спокойным. Он, казалось, холодом заполнял всю комнату, и в его внешности Кити почудилось что-то мрачное и даже угрожающее. Он стал тёмным. Он стал чужим! Его кожа была смуглой и отливала бронзой. Кити ненароком сравнила подобный оттенок с цветом гречишного мёда; и от этого светло-голубые глаза Вольфа казались ещё светлее; они вежливо взирали на Кити с резко очерченного смуглого лица с высокими скулами, без малейшего интереса или какой-либо увлечённости.

В этот животрепещущий момент Кити совершенно некстати заметила, что на Щербатском была надета лишь тонкая льняная рубашка, небрежно заправленная в бриджи. На нём не было ни жилета, ни сюртука, ни галстука, даже рубашка его не застёгнута, как следует, а свободно открывает любопытному взору Кити кожу цвета солнца и мёда.

Борясь с собственной бестактностью, а точнее, поражённая гаммой чувств, в один момент обрушившихся на неё, она не могла отвести взгляда от фигуры мужчины. Впервые Кити охватило то волнение, которое можно определить словом более точным и страстным, это было желание. Так долго томилось оно в глубине её души и в один миг, как пленник, вырвалось на свободу и заставило трепетать девушку. Удивлённая, а скорее поражённая этим чувством, Кити покраснела, испытывая крайнюю неловкость. Но тем не менее продолжила с нескрываемым любопытством разглядывать мужчину. Пытаясь взять себя в руки, девушка попыталась что-то произнести, демонстрируя хороший тон и лёгкость в светской беседе:

– Чудесно, что вы возвратились. Мы скучали по вам… Вернее, вам нас не хватало… Точнее, вас нам… Отцу! Не хватало Вас отцу. Очень, – сбивчиво и невразумительно начала разговор Кити, краснея и полыхая от нахлынувших чувств и, конечно, неловкости.

Щербатский промолчал, пристально глядя на девушку. Он лишь удивлённо вскинул свои светлые, изысканной формы брови.

«Видимо, он нашёл моё приветствие крайне глупым», – подумала Кити и ещё больше расстроилась и опустила глаза.

– Я несказанно рад вновь видеть тебя, дорогая Кити. И хоть ты превратилась в прелестную взрослую особу, для меня ты всегда будешь оставаться очаровательной малышкой Кити. И пусть даже мне теперь следует обращаться к тебе на «Вы», моя дорогая.

Сказав это, Щербатский послал в сторону Кити по-отечески добрую, бесхитростную улыбку, после чего продолжил свой разговор с князем, более не обращая на неё никакого внимания.

Внутреннему возмущению Кити не было предела. «Да как он смел?!!» Она бы с удовольствием высказала бы ему всё, что думает по этому поводу, если бы они были одни. Что за спектакль он тут устроил?! И это снисходительное: «малышка»!!!

Изо всех сил Кити боролась с собой и со своим возмущением.

«Только бы удержаться и не наговорить ему ещё больших глупостей! Да ещё и в присутствии отца и Мари», – уговаривала себя Кити.

Окружающие да и сама Кити давно уже воспринимали её как взрослую, уравновешенную особу. Как же ему одной лишь фразой удалось перечеркнуть весь её здравый смысл и заставить буквально кипеть от гнева.

С этого мгновения до слуха Кити доносились лишь обрывки разговора и всплески радостного смеха добрых друзей, давно не видевших друг друга. Всё в Кити, казалось, замерло или застыло в леденящем душу холоде, что был подобен

ярким глазам Вольфа Щербатского. Его почтенно-небрежный тон, с которым он обронил фразу, которой подчёркнуто назвал Кити «малышкой», и единственная полуулыбка, последовавшая за тщательно скрытым оскорблением, не давали девушке покоя. В сердце её поселились страсть, желание быть любимой, и ведь она любила, и так было мучительно сознавать безответность своего чувства.

И вот теперь Кити не могла всю ночь сомкнуть глаз, и неспокойные мысли на этот счёт гнали сновидения прочь.

Кити снедали противоречия, сомнения; всю ночь она строила догадки о природе непонятного для неё поведения Щербатского. «Действительно ли он хотел сознательно уколоть её и, выказав пренебрежение к переменам в её внешности, пытался тем самым обидеть и отомстить, – размышляла в ночи Кити, – а может, и в самом деле ужасы воины показали ему истинную любовь, которую он нашёл в лице своей ненаглядной Сетеней?!». Обессиленная, доведённая до изнеможения, Кити, уткнувшись в подушку, отчаянно разрыдалась, и только когда забрезжил рассвет, пришла к выводу, что не стоит впадать в меланхолию. В любом случае она примет вызов судьбы и постарается понять этого «нового, жёсткого незнакомца и заставит его вспомнить, каким он был прежде, она отвоюет его сердце у пусть и прекрасной, но далёкой черкешенки.

Улыбаясь нежному рассвету, Кити уже сладко засыпала. Но прежде чем забыться сном, девушка дала себе твёрдое обещание, что более никто в свете не назовёт её «красавицей с оттенком тайной грусти в глазах». Она была влюблена, её сердце было наполнено желанием видеть его, слушать его, быть с ним… Она будет всегда улыбчива, добра и игрива. «Охотница на Соловья», – улыбнулась своему новому амплуа Кити.

***

– Я не слепая, Влад, и всё прекрасно заметила, – отчаянно доказывала супругу свою правоту княгиня Ольденбургская.

Мари была единственной, кто почувствовал молнии напряжения и бешеной энергии, летавшие меж её падчерицей Кити и князем Щербатским. Только такие слепцы, как умиротворённые семейной жизнью мужья, могли ничего не заметить и оставаться абсолютно спокойными и безмятежными в подобной ситуации.

Вот и сейчас Влад невозмутимо намазывал на горячую булку растекающееся сливочное масло, и это действо занимало его гораздо больше, чем доводы и тревоги его супруги. В отличие от мужа, Мари не могла проглотить ни кусочка в это утро. Пребывая в беспокойном состоянии, она, то и дело поглядывая на часы, уже в третий раз спрашивала управляющего Тимофея, не проснулась ли княжна.

– Любовь моя, тебе нужно успокоиться, – глотнув обжигающего чая, высказался князь.

Мари с непониманием достаточно долго смотрела на мужа, затем протяжно вздохнула и попыталась объяснить ему ещё раз всё сначала:

– Мой дорогой, наверное, до тебя не доходит смысл моих речей в подобной форме, – спокойно начала Мари, – что ж, попробую объяснить по-иному.… Когда ты найдёшь бездыханное тело своей юной дочери в пруду на территории нашего прекрасного парка, будет уже несколько поздно выяснять обстоятельства, толкнувшие молодую особу на подобное. Предлагаю тебе сейчас обратить своё внимание на несчастную любовь своей дочери и попытаться помочь ей с этим справиться, пока, начитавшись Шекспира, она не натворила беды, так как, увы, это сейчас стало на удивление модным.

Только теперь, переключив своё внимание с омлета на жену, князь, громко проглотив кусок, с притворным, театральным ужасом взглянул на Мари.

– Мне кажется, ты утрируешь. Подобного я за тобой прежде не замечал… – деланно серьёзно произнёс князь.

– Тебя заботят и дочь, и я? Поразительно! – теряя терпение, воскликнула Мари.

– Меня заботят всё и вся…

– Что-то не очень-то это заметно! – настаивала в своих обвинениях Мари.

– Я тебе сейчас докажу… – поднявшись со своего места, Влад двинулся в сторону, где сидела Мари.