Титус один
Шрифт:
– Господин Рактелок, сударь, – промолвил Швырок.
– Да? – приподняв бровь, откликнулся Рактелок. – Что вам угодно на этот раз? Опять отдохнуть, я полагаю.
– Мы прошли сегодня немалое расстояние и все по вязкому грунту, – ответил Швырок. – Я устал. Нет, правда. Это напоминает мне те…
– Годы в соляных копях, – перебил его Рактелок. – Слышали-слышали. Все про них знаем. Кстати, не могли бы вы проявлять несколько большую осторожность в обращении с моими томами? А то вы обходитесь с этим мешком так, будто он картошкой
– Если позволите мне вставить словечко, – заверещал Треск-Курант, – я бы выразил это так…
– Развяжите мешок, – сказал Рактелок, – и достаньте книги. Все до единой. Сотрите с них сухой тряпочкой пыль. А после пересчитайте.
– Знаете, когда я работал в копях, у меня было время подумать… – произнес, механически исполняя приказ Рактелка, Швырок.
– Ого! Так вы тогда думали? О чем же? О женщинах? О женщинах! Ха-ха-ха. О женщинах. Ха-ха-ха-ха.
– О нет. Вовсе нет. О женщинах я ничего не знаю, – сказал Швырок.
– Вы слышали, Рактелок? Какое поразительное заявление. Это все равно что сказать «я ничего не знаю о луне».
– Ну а вы-то сами что о ней знаете? – осведомился Рактелок.
– Я знаю о ней столько же, дорогой друг, сколько знаю о вас. Луна суха. И вы тоже. Но какое все это имеет значение? Мы живы. Мы на воле. К черту луну. Она, кстати сказать, трусиха. Только по ночам и показывается! Ха-ха-ха-ха!
– Луне в моей книге отведено немалое место, – сообщил Рактелок. – Не вполне только помню, где именно… но отведено, и немалое. Я говорю там или, вернее, пространно рассуждаю, понимаете? о переменах, постигших Луну. С тех пор как Молюск облетел ее всю кругом, Луна совершенно переменилась. Лишилась загадочности. Вы слушаете, Швырок?
– И да, и нет, – ответил Швырок. – Вообще-то, я думаю о следующей нашей стоянке. В копях все было иначе. Там отсутствовало..
– Забудьте о копях, – сказал Рактелок. – И уберите ваш грубый локоть с моего сочинения. Ах, друзья мои, друзья мои, разве то, что мы бежали из этого пагубного места, совсем ничего уж не значит? И то, что мы, как и было задумано, воссоединились? Что вкушаем покой здесь, на подветренном склоне лысой горы?
– И даже здесь каждый из нас невольно вспоминает ту мерзкую схватку. И просто с души воротит, – сказал Швырок.
– О господи! Да уж, та еще была драка. Кости, мышцы, сухожилия, внутренние органы и прочее подобное так и летели во все стороны, но какое значение все это имеет теперь? Вечер ясен, вон даже две звезды показались. Впереди у нас жизнь… или что-то схожее с нею. Ха! ха! ха!
– Да, да, да. Это я все понимаю, Треск-Курант, и все-таки поневоле гадаю…
– Гадаете?
– Да, о том юноше. Никак он не идет у меня из головы, – сказал Швырок.
– Я-то его почти и не разглядел. Слишком низко расположился. Но по тому, что я видел, а также исходя из моего жизненного опыта, я сказал бы, что он получил хорошее воспитание.
– Хорошее воспитание! Ха-ха-ха-ха-ха! Как интересно!
– Интересно!
Швырок встал во весь рост.
– Свежеет, – сказал он. – Надо разжечь костер. Что касается того молодого человека, я многое дал бы, чтобы снова увидеться с ним.
– Безусловно, – сказал Рактелок. – Посмотреть на него стоит. И все-таки, почему мы должны желать?..
– Увидеться с ним? – воскликнул Треск-Курант. – Почему мы должны? Ого! Юноша и его друг-крокодил. Ого! Какая пища для домыслов!
– Предоставьте это мне, – сказал Рактелок. – У меня голова, точно компас, и нюх, как у ищейки. Ваше дело, любезный Швырок, обустраивать наши стоянки и ухаживать за моими томами… ваше, Треск-Курант, добывать нам фураж и сворачивать курам шеи. Ах, дорогой мой, как ловко и быстро вы движетесь, когда луна злорадно восходит над селами, серебря и исчерняя дворы. Как ловко и быстро подбираетесь к живому инвентарю. Если мы когда-нибудь встретимся с юношей, то отметим это вином и индейкой.
– Я не пью – сказал Швырок.
– Тише!
– Что такое?
– Вы слышали смех?
– Чш… чш…
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
И вправду, раздался какой-то звук, и вся троица одновременно повернула головы к западному склону горы.
Пожиратели кишок, крадучись, заскользили сквозь сумерки, движимые только утробами, падкие до мертвечины. Шакалы и лисы. Что они там откапывают? Шкрябанье их ороговелых и серых когтей все длится и длится. Глаза становятся точно студень. Уши – как дергающиеся карточные пики. Эге-гей! любители падали! Луна уже блюет.
Швырок, Треск-Курант и Рактелок, трепеща, припали к земле (ибо сразу понять, что происходит, они не могли, столь отталкивающе неизменным был этот шум), но тут звук совсем иного рода заставил их поворотить лица снова, на сей раз к небу.
Из слепой пустоты, бессолнечной и жуткой, появилась, подобно цветным комарам в ночи, эскадрилья лимонно-зеленых игл, устремлявшихся, сбавляя скорость, к земле.
Шакалы задрали кверху мерзкие морды. Швырок, Треск-Курант и Рактелок задрали свои.
Ни испугаться, ни что-либо понять они не успели. Летучие иглы исчезли так же мгновенно, как появились. Но при всей быстроте их полета, в нем присутствовала не одна только скорость ради скорости. Похоже, они кого-то искали.
На другой стороне лысой горы шакалы и лисы вернулись к своей дохлятине, и потому не успели заметить людей в шлемах, вознесшихся, подобно высоким изваяниям, в небо, одинаковых в каждой подробности.
Их облачало подобье доспехов, нисколько, впрочем, не стеснявших движений. Когда один шагнул вперед, другой в тот же миг шагнул тоже. Когда один заслонил от луны огромные, впалые глаза, второй последовал его примеру.