Тьма и пламя. На бескрайней земле

Кайманов Степан

– Как это случилось?

– Когда началась война, во все ближайшие села и деревни были отправлены гонцы, чтобы предупредить магов. Все, кто хотел отправиться на острова, должны были немедленно следовать в порт на Крабовом берегу. Никто из Диама в порту так и не появился. Не то гонцов убили в пути, не то гонцы опасались появляться в поселке, который находился так близко к границе Фитии. Возможно, про Диам просто забыли. – Готтилф поднялся, вздохнул. Он оказался выше ростом, чем предполагал Габриэль. – А потом я вернулся, – отрешенно сказал он.

Габриэль тоже встал.

– Мне нужно на воздух, – сказал он, проводя ладонью по потному лицу.

Готтилф поднял фонарь, молча кивнул на

выход и, пригнувшись, вышел в коридор. Мэйт направился следом, купаясь в густом свете волшебного фонаря. Прозрачный кокон, наполненный безобидной магией, был установлен в фонаре неправильно, без нижней опоры. Поэтому качался и звонко бился о стеклянный сосуд, гоняя пятно света со стены на стену. Глядя на игру лучей, Габриэль вспомнил: бездари считали, будто маги помещают в фонари живых светящихся жуков. Хотя на самом деле это был всего лишь кокон, крепкий, похожий на огромную сосульку и способный беречь магию долгое время. И кокон, стоит заметить, вовсе не жука, а кларуса, мотылька, живущего на Семи островах. Но сейчас из-за тряски казалось, что в фонаре и вправду мечется огромный светящийся мотылек, а не его бездушный кокон. Габриэль улыбнулся, но потом подумал о несчастной женщине, чья цепь шуршала во мраке коридора, и ему стало стыдно и дурно, будто это именно он пленил и заточил ее в подземелье Диама.

Коридоры подземелья оказались узкими и короткими. Габриэль не прошел и тридцати шагов, как перед ним из мрака выступила каменная лестница – несуразная, крутая, с мелкими опасными ступенями. Готтилф взошел на нее, поставил фонарь, накинув на него тряпку, и замер, прислушиваясь и водя носом по воздуху.

Спустя пару звитт чародей осторожно сдвинул крышку, высунул голову, повертел ею, изучая обстановку, и наконец-то дал знак, что можно выбираться. В подземелье хлынул воздух прохладной летней ночи, подогревая желание поскорее покинуть душный коридор.

Как только чародей оказался снаружи, Габриэль ухватился за край провала. После чего подтянулся на руках и с облегченным вздохом выпрямился в полный рост. Под звездным небом, под равнодушным взглядом луны, купаясь в море свежего воздуха.

– Далеко не уходи, – сразу предупредил Готтилф.

– Не буду, – буркнул мэйт, изучая местность.

На небе блестели тысячи звезд. Пахло солью; на западе тихо шептали волны, хотя самого моря не было видно. Из мрака выступали развалившиеся домишки, целых среди них Габриэлю найти не удалось. Диам был страшен, как и говорил Итан. Под ногами шуршали, качались старые гнилые доски, земля вокруг входа в подземелье была завалена ими основательно.

– Зачем ты здесь? – вдруг спросил Готтилф.

– Хотел увидеть мир, – честно ответил мэйт, понимая, что в обстановке поселка-призрака ответ звучал…

– Глупо, – сказал последний житель поселка.

– Не менее глупо, чем маг, бегающий по ночам в маске и шкуре волка.

Готтилф промолчал. Он сидел на груде досок, разглядывая небо.

– Если хочешь, можешь идти. Я тебя не держу. Ночью здесь безопасно. Не волнуйся, отец узнает, что с тобой все в порядке.

Габриэль ничего не ответил. Он уйдет, он обязательно уйдет. Но не сейчас…

Глава 9

Готтилф не мог сказать точно, когда похитил несчастную женщину. Не то три, не то четыре года назад. Однако седой маг до сих пор не знал ее имени. Ну а когда Готтилфу что-то требовалось, он обращался к пленнице «эй» или «бездарь». Порабощенному ненавистью чародею было безразлично, как зовут его тощую пленницу. И плевать на то, жива она или мертва. Если бы женщина умерла от голода или тоски по селу и небу, Готтилф нашел бы себе новую рабыню. Нет, он не бил ее, не издевался над ней и даже не орал на нее, он просто не замечал пленницу, когда

в ней не было нужды. Относился к ней хуже, чем хозяин относится к своему псу. Относился к ней, как к вещи, которую в случае необходимости можно достать из шкафа, смахнуть пыль, а затем положить обратно и забыть.

Безразличие седого мага к судьбе сельчанки ужасало Габриэля, заставляло его кровь вскипать от гнева. Мэйт не верил, что ненависть, подобно пожару в Диаме, выжгла в душе и сердце Готтилфа все человеческое. Ведь чародей не позволил свирепому вихрю растерзать знатного пленника, спас и выходил его, несмотря на, казалось бы, полное равнодушие ко всему на свете. Значит, ненависть к бездарям и жажда мести не смогли уничтожить, поработить Готтилфа окончательно. Габриэль понимал, что, возможно, прочие рабовладельцы точно так же ведут себя со своими рабами, но это нисколько не успокаивало. Впрочем, если подумать, то и его самого чародей тоже как будто не замечал.

Выдержка, с которой Готтилф выслушивал все возражения, беспокоила Габриэля. Пугала. За ней скрывалось так много всего, как за крепкими стенами дворца мэнжа. И в то же время так прискорбно мало, как в могиле нищего. Неужели седой чародей не понимал, что происходит? Или может произойти? Он видел и алые искры, нервно брошенные на ладони гостя, и косые, неприятные взгляды, не сулящие ничего доброго. И, конечно, чуял злость и ярость, переполнявшие его юного собеседника. Но ничего не предпринимал. Надеялся на благородство сына мэнжа? Полагал, что тот ни за что не воткнет нож в спину? Или считал, что безмерная благодарность за спасение удержит горячего мэйта от опрометчивого шага? Или был уверен в своих силах настолько, что считал его, Габриэля, не опаснее мухи? А возможно… возможно, ведомый страданием, как раз и мечтал о том, что мэйт Семи островов рано или поздно не совладает с собой и пустит ему кровь. Последнее предположение, страшное, худшее из всех, казалось наиболее вероятным.

От хлынувшего потока мыслей, от стоящей перед глазами женщины, изнуренной пленом и тоской, от тихого скрежета и звона ее тяжелых цепей, от собственной беспомощности Габриэлю сделалось нестерпимо жарко. Ему захотелось на воздух. Но над Диамом висело солнце, и Готтилф посоветовал не покидать подземелья, объясняя, что в поселок могут набежать сельские со сверами или того хуже – волисты. После памятных событий на холмах опасения мага казались убедительными. Седой маг, если хотел, мог рассуждать здраво.

Габриэль прислонился к стене. От прохладных камней сделалось легче. Фонарь светил тускло, теряя последние капли волшебства. Пятно света желтело в дальнем углу и, мнилось, что уменьшается с каждой звиттой.

Габриэль стоял у выхода – окутанный тьмой, вдыхая запах собственного пота. Не один аш он нервно ходил из угла в угол, точно узник, размышляя, к кому пойти в первую очередь. К магу или пленнице? И с чего начать сложный разговор с каждым из них? Маг был безумен, женщина, казалось, тоже не в себе. Отвечала односложно, ходила с опущенным взглядом. Она будто смирилась со своей ужасной ролью старой вещи. Было совершенно неясно, что у каждого из них на уме. С какой легкостью Готтилф мог освободить несчастную рабыню, с такой же легкостью метнуть в гневе молнию, услышав предложение ее освободить. А забитая пленница… Ее спокойствие, ее покорность поражали мэйта не меньше, чем равнодушие Готтилфа. Непонятно, что может учудить женщина, запертая в душном черном подземелье несколько лет и видевшая, по словам мага, небо раз в месяц. Возможно, она уже давно спятила (на что у нее была не одна причина) и думала, что мертва. А мэйта и седого мага воспринимала как призраков, как иллюзию. Быть может, ей вовсе и не нужна свобода, и стоило ли ломать голову над тем, как ее освободить?..