Тьма надвигается
Шрифт:
Он покачал головой, хотя та не переставала раскалываться. Да, нынешней зимой он пробыл в пьяном забытьи меньше, чем когда-либо с тех пор, как стал мужчиной. Остальное время он был пьян от слов.
Краем глаза он следил за солнцем. С каждым днем светило карабкалось все выше в небеса. Скоро придет весна. Растают снега, земля превратится в жидкую грязь, а когда грязь подсохнет, придет пора сева. Обыкновенно крестьянин с нетерпением ждал этого часа. Но не сейчас. Тогда ему придется работать не покладая рук. Чем больше он работал, тем меньше времени оставалось
«Я и не думал, что могу так, – мелькнуло у него в голове и сложилось в строфу: – Я и не думал, что смогу, я и не знал, что так бывает…» Гаривальд ощущал себя так, словно, дожив до своих лет, никогда не знал женщины и теперь, взяв в жены юную страстную красавицу, всеми силами старался наверстать упущенное за долгие годы.
Зоссенцы уже предпочитали его переложение столичной песенки, которой научил его уже принесенный в жертву зэк, первоначальному варианту. Распевали и несколько его новых песен – одну, тоже любовную, сложил уже сам Гаривальд, в другой он попытался выразить словами, каково это – пережить в земляной избе долгую зиму южного Ункерланта.
Ему стало интересно: а можно ли сложить песню о том, каково это – круглый год пахать, точно лошадь, и одной мысли хватило, чтобы слова, точно солдаты по приказу офицера, принялись выстраиваться стройными рядами, хотя Гаривальд сомневался, что такую песню вообще стоит складывать. Все и так знали о тяжелом труде больше, чем хотелось бы, знали головой, и сердцем, и поясницей. Песни приятней слушать, когда в них поется о неведомом и новом.
Он сделал пару шагов под хруст слежавшегося снега и замер снова, пораженный внезапной мыслью.
– Я хочу сложить такую песню, – медленно промолвил он вслух, чтобы мысль не улетела нечаянно, – чтобы в ней пелось о чем-то знакомом, как вкус черного хлеба, а люди при этом думали о другом, о том, что им раньше в голову не приходило.
«Это было бы что-то особенное, – подумал он. – Такая песня осталась бы в веках».
Он пнул сугроб. Разлетелись хрупкие льдинки. Вот теперь эта идея будет мучить его целыми днями, не давая ни о чем поразмыслить. Гаривальд догадывался, что такое совершить можно, но не имел понятия – как. Он пожалел, что слишком мало знает. Его не учили ни музыке, ни стихосложению… да вообще мало чему учили. Работать на земле он выучился у отца в помощниках, а не в школе, под розгами учителей.
За околицей было тихо. Проведя столько времени в обществе жены, сына, дочери и все домашней скотины – желал он этого или, как обычно бывало, не желал, – Гаривальд готов был наслаждаться покоем, пока возможно.
Но покоя ему не дали даже на околице. Размахивая руками и бороздя снег, словно бегемот в гон, на него несся Ваддо. Рифма вылетела у Гаривальда из головы, не оставив и следа. Крестьянин хмуро уставился на деревенского старосту:
– Что случилось, Ваддо? Что за спешка – пожар приключился?
Ему повезло – староста был так поглощен чем-то своим, что не заметил грубости.
– Ты слышал? – осведомился он. – Силы горние, ты слышал? – Староста покачал
– Давай-ка вернись и начни сначала, – посоветовал Гаривальд.
Что бы там ни услыхал Ваддо, новость расстроила его безмерно.
– Ну ладно. – Староста усердно закивал. – Я вот что слышал: вонючие, вшивые альгарвейцы захватили Янину, вот как! Конунг Свеммель в бешенстве просто. Заявил, что подобные оскорбления терпеть невозможно, и перебрасывает войска на границу с Яниной.
– Зачем? – изумился Гаривальд. – Сколько я слышал об этой Янине, – на самом деле он почти ничего о соседней державе не слышал, но признаваться в этом не собирался, – пусть эти альгарвейцы подавятся ею. Люди, которые цепляют помпоны на туфли! – Он покачал головой. – Не знаю, как ты, а мне с ними иметь дело неохота.
– Ты не понимаешь! – воскликнул Ваддо, и это была совершенная правда. – Янина граничит с Альгарве, так? Янина граничит с Ункерлантом, так? Если рыжики входят в Янину маршем, что с ними дальше будет, а?
– Дурную болезнь поймают от янинских потаскух, – не раздумывая, ответил Гаривальд. – И от потаскунов янинских, если хоть половина того, что о них болтают, правда.
Староста возмущенно фыркнул.
– Я не это имел в виду, – сказал он, – и его величество – тоже не это. – Он надулся, исполненный собственной значимости: еще бы, своими ушами слышать речь конунга Свеммеля! – Дальше альгарвейцы так и пойдут маршем через границу, прямо на Ункерлант, и мы им этого не позволим!
«Ну вот, – подумал Гаривальд, – придут к нам печатники». Если Ункерлант ввяжется в войну с Альгарве, первой потребуется столько солдат, сколько может дать земля. Шестилетняя война начертала эту заповедь на скрижалях кровью. И кроме того…
– Зоссен далеко от границы с Яниной, – заметил он. – Не знаю, как это нам аукнется – вряд ли крепче, чем война с Зувейзой. Пошумят в дальних краях да и утихомирятся.
– Это оскорбление для всей державы, вот что это такое! – воскликнул Ваддо, как эхо гневных криков в хрустальном шаре. – Мы не потерпим! Мы не снесем! Мы не выдержим!
– Ну а что нам остается? – рассудительно поинтересовался Гаривальд. – Отсидеться на скамеечке? Больше, по-моему, ничего не остается.
– Что ты несешь? – возмутился староста, хотя сам и воспользовался фигурами речи. – Как только земля просохнет, мы вышвырнем альгарвейцев из Янины.
– Звучит эффективно… если справимся, – ответил Гаривальд. – Как думаешь, сдюжат наши?
– Его величество говорит, мы сможем. Его величество говорит – совершим, – ответил Ваддо. – Кто я такой, чтобы спорить с его величеством? Он знает о политике больше моего. – Староста недовольно глянул на Гаривальда: – И, прежде чем ты опять язык распустишь, он и больше твоего о политике знает.
– Оно, конечно, правда, – признал Гаривальд. – Но ты бы поговорил со стариками, Ваддо. Спроси, что они думают о новой войне с рыжиками.