Тьма (сборник)
Шрифт:
– Боже, – подумала она, – разве это жизнь! День – приходит, день уходит. Скука, нудная работа, раздражение.
– Боже мой, – молилась она, – выпусти меня, освободи меня, распни, будь на то твоя воля, но выведи меня из моей малости.
Но вместо благословенной безболезненной кончины одним тоскливым днем в конце марта она вынула лезвие из бритвы Бена, заперлась в ванной и перерезала себе запястья.
Сквозь гул в ушах она в полуобмороке слышала Бена за дверью ванной:
– Дорогая, с тобой все в порядке?
Убирайся, –
– Сегодня я вернулся раньше, золотко.
Пожалуйста, уходи.
Это усилие выговорить заставило ее упасть с унитаза на белый кафельный пол, на котором уже собирались лужицы ее крови.
– Дорогая?
Уйди.
– Дорогая?
Прочь!
– С тобой все в порядке?
Теперь он скребся в дверь, крыса. Неужели он не понимает, что она не откроет ее, не сможет открыть.
– Ответь мне, Джеки.
Она застонала. Она не могла заставить себя замолчать. Боль, против ее ожиданий, не была такой уж страшной, но было неприятное ощущение, словно ее ударили по голове. Все же он не успеет перехватить ее вовремя, уже нет. Даже если он выбьет двери.
Он выбил двери.
Она поглядела на него сквозь воздух, так густо насыщенный смертью, что, казалось, его можно было резать.
Слишком поздно, – подумала, что сказала, она.
Однако нет.
– О боже, – подумала она, – это не самоубийство. Я не умерла.
Доктор, которого Бен пригласил, оказался слишком искусным.
«Все самое лучшее, обещал он, самое лучшее для моей Джеки».
– Ерунда, – заверял ее доктор, – небольшая починка, и мы все уладим.
Почему бы ему не оставить меня в покое, – подумала она. – Ему же наплевать. Он же не знает, на что это все похоже.
– Имел я дело с этими женскими проблемами, – уверял ее доктор, прямо-таки источая профессиональное дружелюбие. – В определенном возрасте они носят характер какой-то эпидемии.
Ей едва исполнилось тридцать. Что он пытается ей сказать? Что у нее преждевременный климакс?
– Депрессия, частичный или полный уход в себя, невроз какого угодно вида и размера. Вы не одна, поверьте мне.
О нет, я одна, – подумала она. – Я здесь, в моей голове, сама по себе, и вы понятия не имеете, на что это похоже.
– Мы приведем вас в порядок прежде, чем ягненок чихнет.
Я ягненок, так, что ли? Он что, думает, что я – ягненок?
Он задумчиво глянул на убранный в рамку диплом, висевший на стене, потом на свои наманикюренные ногти, потом на ручки и блокнот на столе. Но на Жаклин он не смотрел На что угодно, но не на Жаклин.
– Я знаю, – говорил он теперь, – о чем вы думали и как это было болезненно. У женщин есть определенные потребности. Если они не встречают понимания…
Что ты знаешь насчет женских потребностей? Ты ведь не женщина, – подумала, что подумала, она.
– Что? – спросил он.
Она что, сказала это вслух? Она покачала головой, отказываясь от своих слов.
Он продолжал, вновь попав в свой ритм;
– Я вовсе не собираюсь прогонять вас через бесконечные
Теперь он ее здорово раздражал. Его снисходительность была огромна, бездонна. Всезнающий, всевидящий Отче – именно этот спектакль он и разыгрывал. Так, словно он был благословен каким-то чудесным зрением, проникающим в самую суть женской души.
Разумеется, в прошлом я пытался проводить терапевтические курсы со своими пациентами. Но сугубо между нами…
Он слегка похлопал ее по руке. Отеческая ладонь на Тыльной стороне ее ладони. Вероятно, предполагалось, что она смягчится, обретет уверенность, может быть, даже расслабится.
– …между нами, это всего лишь разговоры. Бесконечные разговоры. Ну честно, какая от них польза? У нас у всех проблемы. Вы ведь не можете избавиться от них, просто высказавшись, верно?
Ты – не женщина. Ты не выглядишь как женщина, ты не чувствуешь себя как женщина.
– Вы что-то сказали?
Она покачала головой.
– Я подумал, вы что-то сказали. Пожалуйста, не стесняйтесь, будьте со мной откровенны.
Она не ответила, и, казалось, он устал притворяться лучшим другом. Он встал и подошел к окну.
– Думаю, самым лучшим для вас будет…
Он стоял против света, затемняя комнату, заслоняя вид на вишневые деревья, растущие на лужайке перед окном. Она глядела на его широкие плечи, на узкие бедра. Прекрасный образчик мужчины, как назвал его Бен. Не создан для того, чтобы вынашивать детей. Такие, как он, созданы для того, чтобы переделать мир. А если не мир, то чей-то разум тоже подойдет.
– Думаю, самым лучшим для вас будет…
Что он там знает со своими бедрами, со своими плечами? Он слишком уж мужчина, чтобы понять в ней хоть что-нибудь.
Думаю, самым лучшим для вас будет курс успокаивающих препаратов…
Теперь ее взгляд остановился на его запястьях.
– …и отдых.
Ее разум сконцентрировался на теле, скрытом под одеждой. Мышцы, кости и кровь под эластичной кожей, она рисовала его себе со всех сторон, оценивая, прикидывая его мощь и сопротивляемость, потом покончила с этим. Она подумала:
Будь женщиной.
Тут же, как только ей пришла в голову эта нелепая мысль, его тело начало менять форму. К сожалению, это было не то превращение, которое случается в сказках, – его плоть сопротивлялась такому волшебству. Она вынудила его мужественную грудную клетку сформировать груди, и они начали соблазнительно вздыматься, пока кожа не лопнула и грудина не раздалась в стороны. Его таз, словно наддолбленный посредине, тоже стал расходиться; потеряв равновесие, врач упал на стол и оттуда уставился на нее: лицо его было желтым от потрясения, он вновь и вновь облизывал губы, пытаясь заговорить, но рот его пересох, и слова рождались мертворожденными. Самое чудовищное происходило у него в промежности: оттуда брызнула кровь и его внутренности глухо шлепнулись на ковер.