Тьма сгущается
Шрифт:
У Скарню были на этот счет сомнения. Где провести черту между повседневной жизнью и пособничеством врагу? Становится ли портной предателем, если шьет оккупантам мундиры и килты? А водитель станового каравана — если возит альгарвейцев по захваченному Приекуле? Может, и нет… А если тот же водитель правит эшелоном, идущим на фронт? Что тогда? Вопросы задавать проще, чем давать на них ответы.
Меркеля не вдумывалась так глубоко. Ей казалось, что она знает ответы. Порою Скарню завидовал ее уверенности. Смотреть
Будто прочитав его мысли, Рауну заметил:
— Этот Нэдю — редкая сволочь, не поспоришь. Альгарвейцы узнают все, о чем он прослышит — он или его жена.
— А дочка его, эта шлюшка, носит рыжего ублюдка, — добавила Меркеля. — Хоть бы постыдилась, потаскуха, так нет же — своими ушами слышала, как она в Павилосте на рынке похвалялась подарками от своего негодяя. Бьюсь об заклад, она ему тоже подарочек подсунула — перелой!
Нет, поводов для ненависти ей искать не приходилось.
— Мы с ними разберемся, — пообещал Рауну.
— Надо постараться выдать все за несчастный случай, — промолвил Скарню.
Спалить Нэдю он был готов без колебаний. Спалить его жену и беременную дочь казалось ему отчего-то неправильным, хотя те пресмыкались перед альгарвейцами не меньше, чем сам Нэдю.
— Зачем? — Меркеля мотнула головой, и золотые волосы ее разметались. — Нам бы намалевать на дверях что-нибудь вроде «ДЕНЬ И СОЛНЦЕ», чтобы рыжикам было о чем поволноваться.
— Тогда они возьмут заложников. И спалят их, — ответил Скарню.
Так погиб Гедомину, муж хозяйки хутора.
— Чем больше заложников они спалят, тем сильней их будут ненавидеть оставшиеся, — отрезала она.
Меркеля готова была пойти на все, лишь бы передать остальным валмиерцам свою ненависть к оккупантам. В поисках поддержки она обернулась к Рауну, раз уж любовник подвел ее.
Но ветеран покачал головой.
— — Чем больше заложников они спалят, тем сильней оставшиеся станут бояться.
Во взгляде Меркели ясно читалось: «Предатель!» Рауну даже глазом не моргнул: старый сержант за свою жизнь стерпел немало недобрых взглядов. Осознав, что поблажек не будет, Меркеля двинулась прочь. Рауну покосился на маркиза и пробормотал что-то себе под нос — что именно, Скарню не вполне разобрал, но прозвучало очень похоже на «Лучше ты, чем я…».
Порою за работой день пролетал незаметно, а порой казалось, что солнце прибито к небосводу гвоздями. Тот день был из последней категории. Скарню казалось, что он неделю не разгибал спины, прежде чем его позвали к ужину — кружка пива, ломоть сыра и квашеная капуста, тушенная с бобами и сельдереем. Меркеля готовила неплохо, но даже ее мастерство не делало вкусней скромную трапезу.
Когда с едой было покончено,
— Пошли, — бросила она.
Свое оружие — пехотные жезлы, палившие более мощными и дальнобойными лучами, чем пукалка Меркели, — солдаты прятали в хлеву. Вооруженные, все трое двинулись по дороге на юг, в сторону хутора Нэдю, готовые при малейшем шуме нырнуть в подлесок. После убийства графа Симаню альгарвейцы объявили в округе комендантский час и время от времени гоняли патрули по окрестным проселкам.
На полпути к хутору Нэдю дорога углубилась в лесок. На ветвях каштанов и вязов набухали почки.
— Король Ганибу! — окликнул кто-то вполголоса из темноты.
— Колонна побед! — откликнулся Скарню: не самый оригинальный пароль и отзыв для валмиерских патриотов, зато не перепутаешь.
Заслышав верный ответ, из кустов на дорогу выбрались четверо.
— В колонну по одному, — скомандовал Скарню, когда с приветствиями было покончено. — Рауну, ты из всех нас самый опытный — будешь ведущим. Взялись.
Партизаны подчинились без споров. С точки зрения крестьян, Скарню заслуживал повиновения, поскольку оставался офицером королевской армии и — предположительно — знал, что делает. Рауну, научивший капитана всему, что знал о военном деле, прекрасно понимал, насколько невежествен остался Скарню, но приказ был отдан верно, и сержант промолчал.
Вечер выдался свежим, но зимние морозы уже отступили. Пахло еще не наступившей весной. И Скарню смог обойтись без овчинного кожуха, принадлежавшего когда-то Гедомину, — и к лучшему, потому что в одежде с чужого плеча капитан походил на чучело.
Близ хутора Нэдю Рауну остановился.
— Я только по дороге могу идти, — объяснил он. — А вы, приятели, здесь с рождения живете и непременно знаете какую-нибудь оленью тропку, которая выведет нас прямо к заднему крыльцу сукина сына, да так, чтобы альгарвейцы не догадались.
Двое партизан тут же заспорили шепотом — каждый был убежден, что его обходная тропа самая короткая. В конце концов один неохотно сдался, а другой занял место Рауну во главе группы.
— Положитесь на меня, — горделиво заявил крестьянин. — Чтоб мне провалиться на месте, если я вас в лучшем виде не проведу!
Возможно, силы горние решили в виде исключения поймать его на слове. Когда партизаны проходили очередным перелеском, из мрака донесся резкий оклик — на альгарвейском. Мстители застыли, стараясь не дышать. Капитан с наслаждением удавил бы своего провожатого-всезнайку, если бы мог сделать это беззвучно.
— Кто идет? — Часовой перешел на скверный валмиерский с чирикающим акцентом.
Партизаны не шелохнулись. Может, альгарвеец подумает, что ему примерещилось, и продолжит обход?